Второе внезапное постижение истины за один (вчерашний) день:

Все болезни западной культуры ХХ века либо от пере-Ибсена, либо от недо-Ибсена.

Либо от Ибсена.

Из комментариев, чтоб не пропало — внезапное постижение истины:

Миром правит, конечно же, не «тайное правительство».

Все гораздо хуже: миром управляют несколько клерков из американского министерства сельского хозяйства, отдел, кажется, бобовых. Причем сами этого не знают.

Флорентинский кафедральный собор ночью напоминает исполинскую груду фисташкового мороженого. Днем — не напоминает.

Флоренция — город осуществившейся дружбы народов. Исконное ее население — английские школьники и американские студенты — в целом довольно терпимо и даже почти добродушно относится к понаехавшим итальянцам и японцам. Если те не мешают традиционным ремеслам — ходить группами в темноте и ржать англосаксонским горловым ржанием. И издеваться над туристами, спрашивая у них, как пройти к Колизею. Туристы — в основном, русские — только вздрагивают нервно и роняют себе на туфли многотонные «Образы Италии» Павла Муратова.

Русские туристы, кстати, состоят почему-то исключительно из еще не старых, но уже и не молодых женщин в плащах. Незамужние ткачихи составляют, по всей видимости, большинство. Передвигаются они в основном в темноте по двое. Вероятно, у них как раз сезон (начало марта). Младшая в каждой связке внимательно рассматривает под фонарем карту Ивановской области, а старшая наклоняется через ее плечо и рассказывает всю свою жизнь: «И тут я ему говорю, ну ты чё, совсем…»

Новорусские туристы: видел только одну пару (а у них как раз, по всей видимости, не сезон): гнущаяся во всех сочленениях во все стороны девушка с гладким плоским лицом, темнеющим неуверенной степной красотой. Подтянутый (во всех ли смыслах — не скажу, откуда мне знать?) мужчина с нижней губой, повторяющей загиб носа. Ру(сс)коговорящая эскурсоводша интимно щебечет с дроздово-кипарисным акцентом — только для них двоих — о золоченом комиксе на дверях флорентинского баптистерия. По ее сухому счастливому личику видно, что наконец-то она поняла, зачем столько лет учила русский язык.

Но что же мне сказать об Уффициях? Во-первых, «Уффиции» по-русски сказать правильнее, чем сказать «Уффици». На языке коренного населения (см. выше) они вообще называются «Offices». По-французски, в принципе, тоже — «Galerie des Offices de Florence». По-новорусски, пожалуй, следовало бы называть их тогда «Офисными Помещениями». А по-старорусски — «Флоренскими Приказами».

Во-вторых, искусствоведческое открытие удалось сделать только одно, зато, полагаю, весьма ценное: как была изобретена улыбка Джоконды.

Изобретена она была в «Благовещении» Леонардо да Винчи, хранящемся как раз в наших Уффициях:

Как мы видим, архангел Гавриил протягивает руку, как будто собирается щелкнуть деву Марию цифровой мыльницей и просит: «Улыбочку». Но никакой мыльницы у него в руке нет — их еще не изобрели. Леонардо да Винчи и не изобрел, в отличие от всего остального. Девушка неуверенно улыбается, не понимая, чем же он собирается ее фотографировать. И именно эта слабая улыбка перешла впоследствии на Мону Лизу — очевидно, и ее тоже фотографировали без фотоаппарата.

Кажется, по Флоренции более или менее всё. Остается еще немножко Сиены и Пизы. Сразу скажу, башня довольно странная. Прежде всего, совершенно непонятно, почему она находится в Пизе, а не в Падуе. Но об этом несколько позже.

Скачал — и сам не знаю зачем — несколько «аудиокниг», т. е. просто советских радиозаписей; теперь приходится слушать. «Метель» вчера читал Баталов — густым голосом без обычного у него ощущения подбулькивающих где-то в глубине ста грамм.

Удивительное сочетание: беззлобно-иронический, но вполне отчетливый показ несущественности, необязательности, незначительности рядового человеческого существования (барышня начиталась французских романов — следовательно, была влюблена) и единственности, безвозвратности, полной серьезности каждой жизни, даже самой глупой и незначительной, если на нее наведено увеличительное стекло повествования. При неотмене глупости и незначительности. Впрочем, это все и так, конечно, известно.

А вот за «Музыка играла завоеванные песни…» можно отдать всё! Это так же невероятно, как полосатое пирожное в «Барышне-крестьянке». Вообще, все описание возвращения армии из Европы я бы заставлял русских школьников учить наизусть вместо пресловутой дубины и пресловутого дуба. По прозе это как минимум не хуже, но — при всем почтении к графу — исторические его и прочие представления, прямо или косвенно отражающиеся и в этих отрывках, все же есть представления урожденного сектанта, отдельного путаного человека, вечно себя запутывающего и распутывающего — своего рода самодура ума. В принципе, в мире представлений Льва Толстого мог жить только сам Лев Толстой, для прочих он или слишком тесен, или слишком просторен. Ребенок в нем или ничего не понимает, или понимает слишком много.

Сцена возвращения русской армии из «Метели», выученная вовремя (в классе пятом-шестом, не позже) наизусть, могла бы не только утвердить восхищение русским словом (на это и дуб с дубиной вполне годны), но и, быть может, посеять в детской душе любовь к Отечеству, естественную, природную, а поэтому и не стыдящуюся себя самой — не переходящую за предел разумного и не оборачивающуюся своей противоположностью. Да и много еще чего хорошего — вплоть до уважения к женщине как женщине, чего в современном мире наблюсти негде: женщина как женщина рассматривается в качестве товара, а уважение проповедуется к женщине как бесполому человеку.

Вступление от автора читал неизвестный мне артист с голосм жидким и интонациями неуверенными. Кроме того, он сказал «нáвеселе». Я знаю, что Ушаков дает двойную норму, но первый раз в жизни слышал, что бы кто-нибудь так действительно взял и сказал: «нáвеселе». Странный по звуку гипердактиль, о котором, впрочем, следует задуматься на досуге.

А вот еще интересный вопрос: должен ли я так понимать, что Бурмина (это тот, кого по ошибке обвенчали) тоже (как и планового жениха) звали Владимиром? В тексте этого нигде не сказано, но если их обвенчали, то должны были бы называть «рабом Божьим Владимиром». А он должен был отвечать: «Да, согласен». В смысле, брачеваться. Если он был, например, Митя, а не Володя, то это означало бы, что он сознательно выдает себя за другое лицо, а не просто по шалости женится неизвестно на ком — а это, скорее всего, ставит под самнение действительность таинства (и так шаткую, с учетом того, что записи в церковную книгу произведено не было или же была произведена ложная) и едва ли не является наказуемым (по церковным законам, как минимум) деянием. В общем, без этого весь анекдот немножко валится (хоть он и так довольно хлипкий).

Описание «мятели», конечно, замечательное — хотя в «Капитанской дочке», пожалуй, лучше. Впрочем, лучше «Капитанской дочки» все равно никаких произведений в прозе не было, нет и не будет, по крайней мере, на языках, на которых я читаю, т. е. по-русски, по-немецки и по-английски.

Да, слушали еще разные стихи в исполнении Смоктуновского. И очень даже мило (я совсем не фанатик справедливого по сути утверждения, что актеры не могут хорошо читать стихи — в принципе, это просто как исполнение музыки на другом инструменте, не на том, для которого она была написана: вещь трудная, но возможная). Жаль, что не было нескольких любимых стихотворений — «Клеветникам России». «Молитвы Ефрема Сирина», «Бородинской годовщины» да мало ли… «У русского царя в чертогах есть палата…» — было бы любопытно послушать вкрадчивым польским голосом Смоктуновского.

«Разговор о жизни и смерти» — юбилейные размышления о «Докторе Живаго» на сайте «Букник».

Любопытно, что в них я ссылаюсь (выяснилось при перечтения, я этого совершенно не помнил) на краткий мемуар о Г. Н. Владимове, соответственно, безо всякой задней мысли приведенный в предшествующей записи.

Нам пишут из Америки (все сегодняшние немецкие газеты), что тамошние ученые якобы раскрыли, наконец, загадку массовой гибели пчел, происходящей последние несколько лет (преимущественно и с наибольшим размахом в Америке, но с недавнего времени и в Европе тоже). Причина — не сигналы мобильных телефонных сетей, спутывающие у пчел ориентировочные механизмы, как предполагалось, а какой-то австралийский пчеловирус в соединении с каким-то американским пчелопаразитом. Ребенку ясно, что «американские ученые» проплачены телефонными компаниями. От вируса пчелы валились бы вповалку там, где он их застал, а картина выглядит совершенно иначе: рабочие пчелы покидают ульи, оставляя маток, детву, мед, воск и все прочее имущество — и не возвращаются. Это даже не гибель (судя по всему, никто еще не находил миллиарды дохлых пчел вповалку), а массовое исчезновение. Они просто уходят куда-то.

Вероятно, среди рабочих пчел завелились агитаторы, пчелиные скопцы и хлысты, зовущие их (представим: затанцовывая на полу улья духовные стихи, прокламации и воззвания) в райские области, где не существует экслуатации пчелы пчелой, не говоря уже об эксплуатации пчелы человеком, где текут реки, полные готового меда — в страну Муравию своего рода, или в пчелиное Беловодье. Забавно: пчелы уходят в Муравию.

Может быть, они уходят в «другое измерение», в параллельную вселенную, что твои эльфы у Толкиена? Может быть, они и есть эти самые эльфы? И вообще вся эпопея — из жизни насекомых: пчел, ос, жуков мохноногих. Впрочем, всем этим я интересовался в последний раз лет пятнадцать назад и открыл (и даже опубликовал это открытие в «Русской мысли»), что «Властелин колец» является в известном смысле парафразой «Пиквикского клуба».

Но — скорее всего — виноваты все-таки вышки сотовой связи.

Игорь Лощилов, публикуя фрагмент неоконченного стихотворения Заболоцкого на смерть Энгельса, замечает в комментариях: «А затея – я думаю – была сделать «римейк» вот этого».

А вот «это», т. е. стихи Баратынского «На смерть Гете», между прочим, не что иное, как «римейк» «Песни о вещем Олеге». Судите сами:

Князь тихо на череп коня наступил
И молвил: «Спи, друг одинокий!
Твой старый хозяин тебя пережил:
На тризне, уже недалёкой,
Не ты под секирой ковыль обагришь
И жаркою кровью мой прах напоишь! … (ПоВО,1822)

Предстала, и старец великий смежил
Орлиные очи в покое;
Почил безмятежно, зане совершил
В пределе земном всё земное!
Над дивной могилой не плачь, не жалей,
Что гения череп — наследье червей. (НСГ,1832)

Разве же это не прекрасно!?
Я считаю это невыносимо прекрасным!

Я всегда подозревал, что Америка находится в космосе. Вот подтверждение (догадайтесь почему). Всего за 8,71 космических долларов вы сможете это предположение проверить.

Меня, как уже понятно, интересует метафизика товарно-денежного обращения. Ее образы. Поэтому — вдогонку, так сказать — еще один вопрос из этого же круга тем, для тех, кто понимает, зеркальный:

не приходит ли кому в голову — сходу — «волшебный помощник», лучше всего, кот (мне нужен кот, хоть пока и не для романа, но нужен), который превращается для хозяина во что-нибудь / в кого-нибудь, а после продажи / обмена возвращается к хозяину. В русских сказках, кажется, таким образом волк услужал Ивану-царевичу/дураку. А кота не было? Официальный Кот в сапогах, конечно, к этому близок, но не доходит. Но, может быть, кто-нибудь знает какие-нибудь варианты?

Выясняется, что мотив «неразменного рубля» (золотого, червонца и т. д.) существует — кажется, скажем осторожно — только по-русски. Как в фольклоре, так и в литературе.

Опровергнет кто-нибудь?

Это и просто интересно, и нужно для дела.