Скачал — и сам не знаю зачем — несколько «аудиокниг», т. е. просто советских радиозаписей; теперь приходится слушать. «Метель» вчера читал Баталов — густым голосом без обычного у него ощущения подбулькивающих где-то в глубине ста грамм.

Удивительное сочетание: беззлобно-иронический, но вполне отчетливый показ несущественности, необязательности, незначительности рядового человеческого существования (барышня начиталась французских романов — следовательно, была влюблена) и единственности, безвозвратности, полной серьезности каждой жизни, даже самой глупой и незначительной, если на нее наведено увеличительное стекло повествования. При неотмене глупости и незначительности. Впрочем, это все и так, конечно, известно.

А вот за «Музыка играла завоеванные песни…» можно отдать всё! Это так же невероятно, как полосатое пирожное в «Барышне-крестьянке». Вообще, все описание возвращения армии из Европы я бы заставлял русских школьников учить наизусть вместо пресловутой дубины и пресловутого дуба. По прозе это как минимум не хуже, но — при всем почтении к графу — исторические его и прочие представления, прямо или косвенно отражающиеся и в этих отрывках, все же есть представления урожденного сектанта, отдельного путаного человека, вечно себя запутывающего и распутывающего — своего рода самодура ума. В принципе, в мире представлений Льва Толстого мог жить только сам Лев Толстой, для прочих он или слишком тесен, или слишком просторен. Ребенок в нем или ничего не понимает, или понимает слишком много.

Сцена возвращения русской армии из «Метели», выученная вовремя (в классе пятом-шестом, не позже) наизусть, могла бы не только утвердить восхищение русским словом (на это и дуб с дубиной вполне годны), но и, быть может, посеять в детской душе любовь к Отечеству, естественную, природную, а поэтому и не стыдящуюся себя самой — не переходящую за предел разумного и не оборачивающуюся своей противоположностью. Да и много еще чего хорошего — вплоть до уважения к женщине как женщине, чего в современном мире наблюсти негде: женщина как женщина рассматривается в качестве товара, а уважение проповедуется к женщине как бесполому человеку.

Вступление от автора читал неизвестный мне артист с голосм жидким и интонациями неуверенными. Кроме того, он сказал «нáвеселе». Я знаю, что Ушаков дает двойную норму, но первый раз в жизни слышал, что бы кто-нибудь так действительно взял и сказал: «нáвеселе». Странный по звуку гипердактиль, о котором, впрочем, следует задуматься на досуге.

А вот еще интересный вопрос: должен ли я так понимать, что Бурмина (это тот, кого по ошибке обвенчали) тоже (как и планового жениха) звали Владимиром? В тексте этого нигде не сказано, но если их обвенчали, то должны были бы называть «рабом Божьим Владимиром». А он должен был отвечать: «Да, согласен». В смысле, брачеваться. Если он был, например, Митя, а не Володя, то это означало бы, что он сознательно выдает себя за другое лицо, а не просто по шалости женится неизвестно на ком — а это, скорее всего, ставит под самнение действительность таинства (и так шаткую, с учетом того, что записи в церковную книгу произведено не было или же была произведена ложная) и едва ли не является наказуемым (по церковным законам, как минимум) деянием. В общем, без этого весь анекдот немножко валится (хоть он и так довольно хлипкий).

Описание «мятели», конечно, замечательное — хотя в «Капитанской дочке», пожалуй, лучше. Впрочем, лучше «Капитанской дочки» все равно никаких произведений в прозе не было, нет и не будет, по крайней мере, на языках, на которых я читаю, т. е. по-русски, по-немецки и по-английски.

Да, слушали еще разные стихи в исполнении Смоктуновского. И очень даже мило (я совсем не фанатик справедливого по сути утверждения, что актеры не могут хорошо читать стихи — в принципе, это просто как исполнение музыки на другом инструменте, не на том, для которого она была написана: вещь трудная, но возможная). Жаль, что не было нескольких любимых стихотворений — «Клеветникам России». «Молитвы Ефрема Сирина», «Бородинской годовщины» да мало ли… «У русского царя в чертогах есть палата…» — было бы любопытно послушать вкрадчивым польским голосом Смоктуновского.