Игорь Лощилов, публикуя фрагмент неоконченного стихотворения Заболоцкого на смерть Энгельса, замечает в комментариях: «А затея – я думаю – была сделать «римейк» вот этого».
А вот «это», т. е. стихи Баратынского «На смерть Гете», между прочим, не что иное, как «римейк» «Песни о вещем Олеге». Судите сами:
Князь тихо на череп коня наступил
И молвил: «Спи, друг одинокий!
Твой старый хозяин тебя пережил:
На тризне, уже недалёкой,
Не ты под секирой ковыль обагришь
И жаркою кровью мой прах напоишь! … (ПоВО,1822)
Предстала, и старец великий смежил
Орлиные очи в покое;
Почил безмятежно, зане совершил
В пределе земном всё земное!
Над дивной могилой не плачь, не жалей,
Что гения череп — наследье червей. (НСГ,1832)
Разве же это не прекрасно!?
Я считаю это невыносимо прекрасным!
череп коня!
колечко какое
Ну!!!
П > Б — прекрасно, да. Это эврика. (Может быть, где-то уже отмечалось? Трудно поверить, что никогда, нигде и никем.) А с Заболоцким — довольно голословно, формальных перекличек нет. Исходил из того, что НЗ всегда, когда кого-то «оплакивает» — держит в уме «На смерть Гете». А особенно из «обдумывавших природу» (Хлебников, Мичурин, Бербанк, Энгельс и проч.). В воспоминаниях Андроникова о начале 1930-х: «Николай Алексеевич говорил о величии и совершенстве природы, о космосе, о Циолковском, с которым состоял в переписке. Говорил о Гете, советовал прочесть его наутрфилософские работы, хвалил стихотворение Баратынского «На смерть Гете»:
Была ему звездная книга ясна,
И с ним говорила морская волна.»
Да, поверить трудно. Может, кто скажет?
Прекрасное у Вaс слово получилось: «наутрфилософские работы» = наутрофилософские работы.
Думаю, в случае Заболоцкого могло быть скрещение линии оплакивания вождей и героев (Киров, Седов) с линией оплакивания природоведов. Энгельс был в его глазах чем-то средним, это даже наверно.
Наутр-философию оценил 🙂
Не послать ли в однословный проект Эпштейна? 🙂
Не стоит. Пусть в нем останется одно слово.
«На смерть Гете» римейком «Вещего Олега» не является, но то, что Боратынский использовал строфико-метрическую модель «Вещего Олега» (восходящую, в свою очередь, к «Горной дороге» Жуковского – «Berglied» Шиллера), совершенно верно. Отмечено в:Томашевский Б. В. Строфика Пушкина // Пушкин: Исслед. и материалы. М.; Л., 1958. Т. 2. С. 108, примеч. 78.
Является ли «римейк» литературоведческим понятием, настолько строго определенным, что можно утверждать, что «»На смерть Гете» римейком «Вещего Олега» не является»»?
Я подозревал, что кто-нибудь уж обязательно да заметил это сходство до меня, выше это подозрение выражено, но рассматривается ли там, в т. 2 на стр. 108 любопытный переход, например, темы черепа?
Строфико-метрическая модель это одно, при совпадении этой модели можно представить себе два стихотворения, совершенно непохожие по образной структуре. Эти два похожи, и не только из-за черепа. Второе использует мотивы и ритмические ходы, а не только строфику и размер первого. Можно не называть это «римейком», но это больше, чем «использование сгтрофико-метрической модели».
Впрочем, я не литературовед. Я знаю только, как перерабатывается стиховой материал.
Общее: строфика, череп с червями/змеей, смерть с тризной.
Разное: все остальное.
Можно допустить, что эта строфа казалась тогда и тем — наилучшей для разговора о смерти/погребении. Кстати: «Не бил барабан перед смутным полком» и «Певец с голубыми очами» (по образцу Козлова—Вулфа, но со странной первой строчкой) — то же чередование 4-х и 3-х стопного амфибрахия с женской рифмой, что и в ПоВО и НСГ: abab без cc.
Это, кстати, очень может быть.