Сегодня сообщили, что пришел сигнал книги

Олег Юрьев. Заполненные зияния: Книга о русской поэзии

Юрьев О. Заполненные зияния: Книга о русской поэзии / Олег Юрьев. — М.: Новое литературное обозрение, 2013. — 196 с. ISBN 978-5-4448-0048-5

Серия: Критика и эссеистика

Аннотация:

Книга представляет собой собрание эссе и статей о русской поэзии ХХ века. В первой ее части речь идет как о классиках русской поэзии (Анна Ахматова, Осип Мандельштам, Бен. Лившиц), так и об авторах чрезвычайно значительных, но до последнего времени малоизученных. О некоторых из них (Геннадий Гор, Павел Зальцман) автор написал первым, о других (Андрей Николев или Алик Ривин) — одним из первых. В этот ряд органично встроены большие поэты 1960—1980 годов — Иосиф Бродский, Леонид Аронзон, Олег Григорьев, Сергей Вольф, Елена Шварц, Александр Миронов. Вторая часть посвящена актуальным проблемам послевоенной истории русской поэзии. Собранные вместе, статьи разворачивают систему историко-литературных и историко-культурных представлений автора, стержнем которых является мысль о постоянном взаимодействии и взаимоотталкивании двух культур в русской культуре ХХ века.

Олег Юрьев (р. 1959, Ленинград) — поэт, прозаик, переводчик, автор многих книг стихов и прозы. С 1991 года живет в Германии.

переводы (замечательные!) Игоря Булатовского из (замечательного) немецкого поэта Грегора Лашена, со вступительной заметкой Ольги Мартыновой.

в декабрьской книжке «Нового мира»:

Валерия Шубинского и Марианны Ионовой.

статья Петра Казарновского о посмертной книге стихов Е. А. Шварц «Перелетная птица». Статью можно рекомендовать — она серьезная и написана с любовью. О книжке и говорить нечего —»рекомендовать» ее было бы смешно: это один из самых значительных — и поэтических, и человеческих — документов нашего времени.

Я бы, конечно, легко обошелся в этой книге без завершающего ее огромного текста Седаковой — как всегда у нее, одного огромного общего места, почти невыносимого во всей его благонамеренности, сладкости, гладкости, советской «духовности» и советской «культурности» (для меня, по крайней мере, невыносимого — хотя это само собой разумеется, что для меня, коли я это пишу; но тут такие пещерные существа ходят, что для них ничего само собой не разумеется; нет, пожалуй, надо эту лавочку свертывать). Но это не я решал, может, и к лучшему.

В OpenSpace колонка М. Н. Айзенберга «После мастер-классов» — очень рекомендую это изящное и одновременно глубокое размышление о природе поэтического языка.

Что касается фактической стороны, предоставляю право суждения лицам, более знакомым с тем, что называется «современной литературной жизнью в России» — мне эта «жизнь» кажется, к сожалению, существующей в формах, пародирующих старые советские институты (включая, конечно, Литературный институт, пародирующий сам себя) — только вместо ВЛКСМ и ВЦСПС оплачивают все это банкиры и прочие фаундейшены.

Впрочем, опираясь на знание человеческой природы как таковой, возьму всё же на себя смелость утверждать, что высказанное Михаилом Натановичем суждение о том, что что за год «уровень начитанности молодых авторов повысился (так что напрасно ругают нашу молодежь). Было несколько человек, которым не приходилось объяснять, кто такие, например, Сатуновский, Некрасов, Аронзон, Еремин и почему без знания их вещей разумная деятельность в русской поэзии невозможна«, свидетельствует о доброте и благосклонности автора, но — насколько я представляю себе природу «молодых литераторов», на самом-то деле, как и в прошлом году список их ориентиров ограничивается «именами Бродского, Гандлевского и Рыжего«, а дальше по-прежнему идут «либо местные авторитеты, либо что-то совсем несусветное, А. Кабанов какой-нибудь«. А просто некоторые прослышали, кого следует называть, чтобы понравилось руководителю творческого семинара (он же мастер-класс). А сами не то что Кабанова (не знаю, кстати, как его ударять — Кабáнов или Кабанóв; впрочем, это совершенно безразлично) обожают, а прежде обожают всего друг дружку (Ну ты, старик, гений, все эти Бродские и Орлуши тебе в подметки не годятся. — А ты, старуха, не только Цветаевой круче, но даже Верочки Полозковой! — Но пока надо смирнехонько сидеть, как зайчики, прижимая ушки к голове, пока не получим пропуск в БОЛЬШУЮ СОВЕТСКУЮ (пардон, российскую) ЛИТЕРАТУРУ — тут-то мы им покажем, кто тут главный новый новый реалист (авангардист, традиционалист, космист… — нужное подчеркнуть)) — если, конечно, природа молодых литераторов не слишком изменилась за последние двадцать лет, что мои сторонние наблюдения не подверждают. В принципе, ничего страшного в этом нет — это нормально. Но обольщаться прижатыми ушками всё же не стоит.

Дальнейшее не имеет непосредственного отношения к замечательной статье М. Н. Айзенберга, но по смежности ассоциаций: в последнее время мне всё больше кажется продуктивным взгляд на современную российскую литературную (и культурную) жизнь как на систему наслоенных пародий: неосознанно пародируются как формы существования старой советской культуры (о чем выше уже была речь), так и формы (понаслышке и понаглядке перенятые) существования западной культуры. Понятно, что первая пародийность растет изнутри, из естественного воспроизведения закодированных в культурно-общественном сознании форм (в общем, не функционирующих в отрыве от БАМа, балета и космоса), вторая же идет извне — из желания сделать «всё, как у людей» — биеналле-триеннале всякие, гранты и их дети (из чего, конечно, получается тоже ничего — сплошное обезьянничанье). Есть еще довольно узкий, но для меня, по моей личной истории и биографии, заметный сегмент этого пародирования внешних форм — премия Андрея Белого и банкетно-фуршетный слой вокруг нее, паразитирующий на внешних формах неофициальной культуры советского времени. К сожалению, за двадцать лет практически не удалось породить оригинальных, т. е. устойчиво исходящих из новой культурно-общественной ситуации форм существования серьезной литературы. Виноваты в этом, конечно, все мы вместе — и те, что уехали, и те, что остались. Но теперь уж, видимо, ничего не поделаешь — думаю (и много раз уже с сокрушением говорил), что эон проигран.

А молодые поэты — те, конечно, всегда в массе своей одинаковы. Другое дело, что интерес представляют только те, которые в конце концов уходят из «своей массы», становятся одиночками и/или находят себе среду, независимую от года (и места) рождения. Речь идет, конечно, о единицах. Но речь, по сути, всегда идет о единицах, если, конечно, мы не занимаемся социологией литературного процесса (чем мы, впрочем, сейчас как раз и занимались).

В журнале «Новый берег» № 33, 2011 коллективная публикация авторов НКХ:

Игоря Булатовского, Натальи Горбаневской, Ольги Мартыновой, Алексея Порвина, Валерия Шубинского и Олега Юрьева.

Жаль, что не сложилось с общей вводной статьей, о которой шла речь при подготовке публикации — было бы небезынтересно взглянуть на «взгляд со стороны», не со всякой стороны, разумеется, а, например, со стороны прекрасного поэта Сергея Шестакова. Я потому и отказался писать врезку, что свое мнение я и так знаю.

Хорошо было бы, если бы в печатном варианте (а лучше бы и в «Журнальном зале» чем скорее, тем лучше) удалось исправить название моей публикации — в ней все же не «Два стихотворения с одним эпиграфом» (это название только первого миницикла), а в общей сложности одиннадцать стихотворений со многими эпиграфами. «Стихотворения», как у всех, было бы достаточно.

«Звезда», № 8, 2011: Олег Юрьев, «Шесть стихотворений без одного».

Первым моим ложем была крышка от чемодана. Не могу с уверенностью сказать, что я это помню, а не знаю из рассказов родителей, но когда я вижу старые (теперь таких не делают) с упругими вмятинами коричневые «вместительные» чемоданы, мне становится необыкновенно уютно. Я убежден, что именно в крышке от такого чемодана я и спал.

Первым моим удивлением был верблюд. Потом в мою жизнь вошли еще и верблюжьи колючки. Животные непрестанно их жевали, а у меня их все время вынимали из пяток, когда я учился ходить (топал, конечно, босиком).

Автор за рулем

В «Новом мире» № 7 подборка текстов из книги Виктора Александровича Бейлиса:

Мы наконец добрались до Львова, вышли из вагона. На перроне нас ждали дедушка и мамин брат Боба. Я увидел их, кажется, впервые. Оба — участники войны, им разрешено было подыскать для семьи квартиру (свободных квартир было много), и они выбирали поближе к университету.

Не хотите — не верьте, но я помню обед, которым накормили нас дедушка и дядя, когда мы добрались до дома. Это был божественный желто-прозрачный бульон из куриных потрошков с крупными золотистыми бобами. Я тогда же освоил два новых слова: “фацоли” и “пупчик” (то есть куриный желудочек). Потом я заказывал обед таким образом: “Супчик, пупчик и фацоли”.

Очень жаль, что только выбранные места, а не вся книга целиком. Читатели этого журнала уже свели знакомство с этим произведением — по прекраснейшим «Рассказам о бабушке» (здесь и здесь).

А «Новый мир» выбрал «рассказы о Львове».

В Львове закончил войну мой дедушка — комиссаром госпиталей военного округа. С детства я слышал восхищенные рассказы — об этаже в доме начальника львовского гестапо, где они жили, о «львовских лакомствах», изготовляемых, как у В. А. и описано, поляками, и о «львовских сувенирах», распродаваемых отъезжими в Польшу поляками не поляками, а польскоподанными, оптировавшими незгинелую Польску. Нынче многие из них называют себя «изгнанными с родины» — это, конечно, наглое вранье и спекуляция. Могли остаться, если бы хотели. Но оставаться «на Украине», которой вдруг сделалась польская, еврейская и русинская Галиция, мало кто хотел. Боялись.

Один пожилой еврей предлагал бабушке — об этом много рассказывалось — ехать с ним. Не в смысле увода, а всей семьей — вместе с мамой и дедушкой. Он обещал купить все бумаги, а в Польше «и дальше» завести специально для бабушки лабораторию (она была лаборантка). Бабушка спросила дедушку-комиссара, но, конечно, об этом не могло быть и речи. Да и вообще, дедушку быстро демобилизовали (то ли он сам хотел как можно скорее вернуться в Ленинград, без которого не мог представить себе существования, то ли он поссорился с кем-то в начальстве и его выжили…), и еще до приезда Бейлисов бабушка с дедушкой и с мамой переехали из гестаповского этажа в крошечную комнату на улице Петра Лаврова. Из львовских сувениров осталсь альбом с марками, завалявшийся у начальника гестапо на этаже (сплошные маленькие разноцветные Гитлеры), три гобелена, один другого плоше, и ваза с Психеей и Амуром с львовской барахолки.

Еще в этом номере «Нового мира» могу порекомендовать стихи Ильи Исааковича Риссенберга — их всегда могу порекомендовать.