Насыщенный день: сначала читал «публичную», т. е. для всех желающих лекцию об истории «ленинградской неофициальной литературх»; странно было видеть среди публики Дмитрия Бобышева — довольно активного участника если не истории ЛНЛ (понятой более узко, как попытка создания автономного литературного процесса в 70-80 гг.), то во всяком случае ее предыстории.

Потом семинар, а на семинаре поздний Кузмин, Николев (на которого практически не хватило времени) и С. В. Петров, у которого — удивительное совпадение! — как раз сегодня (уже вчера) был день рождения.

А потом попали на концерт, где вместе (!) играли Чик Корреа и Джон МакЛафлин. И еще трое, мне не легендарных, но очень хороших. Особенно бас. Три часа играли.

Печально подумал, что бедный Сережа Вольф (которого еще буду преподавать, но несколько позже, в конце апреля) умер бы от зависти, если бы и так не умер.

Американцы значительно меньше кашляют на концертах, чем немцы — но значительно больше ходят.

В профессорском кабинете, выделенном вашему корреспонденту добрым Иллинойским университетом на весь срок урбанизации и шампанизации, нашлось «Путешествие в Россию» Теофиля Готье и уже жалко, что придется возвращать его на полку. Очередная самая любимая книга на свете!

Во-первых, неописуемой красоты в смысле бумаги, иллюстрации, шрифтов и т. д. — последние остатки советской массовой роскоши (выпущена отделом географической литературы издательства «Мысль» в 1988 г., тираж — 100 000 экз.)

Во-вторых, комментарии — подстраничные, двух типов двумя шрифтами: персоналии, реалии, уточнения, дополнения, иногда вдруг пассажи из современной (сер. XIX в.) прессы, относящиеся к описываемым Готье лицам и происшествиям.

В-третьих — сам текст Теофиля Готье, которому за «Капитана Фракасса» и так можно простить парочку камей или как их там, но здесь он льет елей и воскуряет фимиам на предмет всего русского и российского с такой благородной искренностью и с таким бескорыстным восхищением, как это может только француз, надеющийся очень хорошо заработать (Готье приехал в Россию для составления роскошных альбомов о сокровищах Эрмитажа, а деньги на них рассчитывал получить у императора Александра Освободителя, который в 1859 году, впрочем, еще Освободителем не был). И сердце мое — сердце патриота — истаяло в сладостном умиленьи.

Написано, между прочим, местами действительно замечательно и переведено, судя по всему, превосходно, хотя переводчица (Н. В. Шапошникова — не могу не назвать, п. ч. ниже буду цитировать) иногда не могла не запутываться в приступах великолепного парижского многословия: Готье, конечно, должен был гнать объем — газетные путевые очерки были одной из основных составляющих его бюджета. Но постоянно попадаются описания, наблюдения и рассуждения совершенно замечательные или хотя бы очень забавные.

А иногда из всего этого велеречия нет-нет да и выплывет какая-нибудь удивительная, волшебная фраза. Вот вчера вечером, например, наткнулся я на одну такую и не поленился выписать — может и пригодится, думаю. И выписал:

Снег побелел еще больше и скрипел под ногами, как толченое стекло.

Снег побелел еще больше! Ну не волшебно ли это?

Сегодня утром взгляд в окно — и конечно: «как будто солью кто посыпал…»

И шел почти до часу пополудни.

О СМЕРТИ И ЖИЗНИ

(1 апр. 2009; автобус Чикаго — Урбана-Шампэйн):

В плоских частях Европы за вертикаль отвечают церкви и ратуши. Здесь – силосы и газгольдеры.

Сельские кладбища – неогороженные поляны с надгробьями там-сям. Ни дорожек, ни оград, ни клумб. Иногда деревья — не кладбищенские деревья, а вообще: всегда тут стояли. Никаких могил как бы не подразумевается – только надгробья, всем своим видом намекающие, что они кенотафы. Необжитая смерть.

И придорожные деревни (когда это деревни, а не выставленные рядами жилвагоны по соседству с крепостями сверкающих черной жестью, матовеющих белым алюминием хоздворов): беспорядочно разбросанные дома без улиц, без заборов, без огородов и цветников. Временная, сезонная, неокончательная — необжитая? — жизнь.

Пока еще слишком много всяких мелких хлопот, чтобы докладывать о впечатлениях.

Но указание на вторую часть «Рассказов о бабушке» Виктора Александровича Бейлиса сделать всё же обязан — хотя бы потому, что указывал на первую.

Нижеприведенные цитаты встречаются в качестве «рекламного вброса» на самых разных форумах и принадлежат, несомненно, к самому прекрасному из когда-либо порожденного человеческим гением. Каждая фраза здесь — «фраза дня»!

Отправляясь (завтра с утречка пораньше) на Луну (как известно, Америка находится на Луне, впрочем это тайну я уже раскрывал любознательным читателям), не могу не поделиться нечаянной радостью:

Повсеместный упадок рода человеческого затронул и ариев, и в связи с этим в их обществе сформировались три глобальных психотипа, различавшиеся по степени удалённости от первоначального идеала. Эти психотипы составили три главные общественные страты, или же сословия и обозначались словами хохол, холоп и холуй.

К хохлам принадлежали люди, в наибольшей степени сохранившиеся как изначальные хора. Главным внешним отличием этих людей была правильно сформированная яйцеобразная голова, расширенная в верхней части, с высоким лбом и хорошо развившимся мозгом. Такого отличия не всегда оказывалось достаточно, но это было главное отличие, без которого обо всём остальном не имело смысла говорить. Потому что сам тип мышления, тот его тип, который является высшим, мог появиться только в достаточно анатомически сформировавшейся голове.

<...>

Как в недалёкое ещё прошлое наши предки определяли наиболее достойных людей? «Гляди, дабы чело было высоко, да взор ясен». Вот это хохлы и есть. Высокое чело и ясный взор.

<...>

Холоп был человек труда, доброкачественный обыватель, на котором держался «добробут» арийского общества. Холопов у ариев было подавляющее большинство населения, это были работники-общинники, составлявшие костяк арийского общества.

<...>

В болгарском разговорном языке слово луй сохранилось до сих пор и означает мужской половой член. То есть, дословно холуй это хреновый человек, а по смыслу, который вкладывался в значение этого слова, это низменный человек, человек, одержимый низменными страстями и, в первую очередь, похотью. Именно похоть овладевает низменными натурами более всего и действует и на них самих, и на окружающий мир развратней всего, разрушительней всего, поэтому таких людей так и называли – человек полового члена.

<...>

Поэтому в арийском обществе холуёв держали в строгости и жестоко наказывали за любую их нездоровую активность, вследствие чего они были весьма скромны и даже благодарны обществу за то, что оно вынуждает их держать себя в руках.

Читайте на здоровье, пока мы летим на Луну. Но не забывайте следующего: автор «Русской (арийской) доктрины» , Олег Игоревич Федоров, по его собственному признанию, «не бесплотный дух»:

… я не бесплотный дух, и я нуждаюсь в средствах. В средствах и на то, чтобы жить, и на то, чтобы развивать наше общее русское дело. Поэтому мы заключаем с Вами договор: Вы получаете бесплатно книгу, а деньги переведёте мне после её прочтения, и переведёте только в том случае, если книга Вам понравится. Этот договор мы заключаем в духе лучших традиций русского народа – наше с Вами слово крепче любых подписей. Фактом чтения моей книги Вы своё слово произносите.

Далее вы обнаружите банковские реквизиты многих киевских банков, на которые вы можете отправить свой скромный лепт в любой удобной вам валюте.

Алфавит в произвольном порядке № 10: «Г»

Михаил Генделев

Я с ним два раза в жизни обменялся рукопожатиями — один раз на мельнице Монтефиори в Иерусалиме, второй, кажется, в «Пирогах на Никольской», во всяком случае, в Москве.

Один раз пошутил — не столько про него, сколько не про него, что с подозрением отношусь к поэтам, чьи фамилии по корню связаны с торговлей: «Händel», «Handel» — «Гендель», «Гандель».

В Институте водного транспорта — вдруг сейчас вспомнил! — я учился вместе с маленьким, круглым и смешливым троечником Леней Эпштейном, генделевским каким-то племянником (дядя уже был в Израиле, поэтому племянник понижал голос, доверяя).

Но главное: в конце семидесятых годов (совсем в другом месте — в архиве второго моего института, Финансово-экономического, где на потертом диване я проводил значительную часть учебного времени) подвернулась мне случайно машинописная «сплотка» с некими безымянными стихами. Кое-какие из этих стихов, сонетов — что я уже и тогда не особенно одобрял (но стихам шестидесятых годов — а стихи были явно шестидесятых годов — до известной степени прощал) — были совсем замечательные, а главное, томили анонимностью. И никто их не знал. По моим расчетам выходило, что кроме как Генделеву, некому было их написать — больше ни на кого из заметных стихотворцев «неофициальной поэзии» они похожи не были. Небольшая проблема была в том, что и на Генделева — по крайней мере, как он в то время «доносился» из Израиля — похожи они были тоже не особо.

Почему-то эта подборка окружалась таинственностью и конспиративностью (впрочем, таинственность и конспиративность были обычным средством против тяжелой советской скуки). Мои расспросы воспринимались неблагосклонно. «Источник текста», т. е. некто, попросивший заведующую архивом, Алену Турро, перепечатать ему эти стихи, долго отмалчивался, отсмеивался, смотрел на Алену укоризненно, потом все же неохотно и отрывисто бросил: «Юра Динабург». На чем я и успокоился — Динабург так Динабург, мне-то какая разница.

Значительно позже, во времена уже Живого Журнала, любезный и осведомленный Герман Лукомников (спасибо ему еще раз) обратил мое внимание на запись Конст. Кузьминского о Генделеве (давать ссылку на нее в день генделевской смерти было бы не очень уместно, больно уж злобна), где приводился один из сонетов той старой «сплотки». Всё же тогдашний мой расчет был верен — Генделев…

Вот это стихотворение. Мне оно и сейчас кажется замечательным, а строчка про Кайрос и более того:

СОНЕТ НА СЧАСТЛИВЫЙ СЛУЧАЙ

(Из цикла «Сонеты января»)

А. И.

Уповай, Петербург, на почти европейскую душу.
Примеряй — он расейской порошей припудрен — парик.
Будет дело в Сенате: в одной из парадных задушен
гость, случайно зашедший на маленький спичечный вскрик.

Приговор станет легок и прост, ибо кто-нибудь будет заслужен,
вероятно, — убийца, и можно с собой на пари,
что меня обвинят, и простят, и нельзя говорить,
как творился допрос, и как я признавался от стужи,

что поджечь собирался поленницы старых кварталов,
в багряницах согреть богаделен имперских костяк,
где, к карнизам когтясь, память прежних костров обитала…

Бог Счастливого Случай, Кайрос — задушен в гостях.
Я в тени Герострата, точнее, его пьедестала.
И с какою мне скукой желание слова простят.

Есть еще два стиха из этих, как выяснилось, «Сонетов января», которые я до сих пор помню: «В шатрах ахейцев женщины кричали, / и до утра не проспались цари…» По-моему, замечательные!

Удивительно, конечно, это сгущение поэтической талантливости, произошедшее в Ленинграде 60 гг. — поневоле начинаешь верить в сумасбродства Л. Н. Гумилева — про космические лучи, под углом падающие на закругление земли и отпечатывающиеся полосой. Правда, в этом случае, луч должен был не плашмя упасть, а даже как бы отвесно вбиться . И расплющиться лепехой величиной примерно с Куйбышевский и Смольнинский районы. Ну, может, еще и кусочек Петроградского туда же.

Кто как отпущенным ему даром распорядился — это, конечно, совсем другая история, да мы сейчас и не об этом.

Пусть будет желтая иерусалимская скала Михаилу Генделеву пухом.

на совершенно замечательное сочинение Виктора Александровича Бейлиса «Рассказы о бабушке», первая часть которого только что появилось на сайте «Букник».

Рассказы о бабушке Босяками бабушка называла бесстыдников и развратников. Хотя порой из ее рассказов получалось, что это вполне симпатичные и до чрезвычайности обаятельные люди. Босяками были и некоторые втайне любимые бабушкины писатели (среди них – Мопассан, Мопассан!). Читая кого-либо из них, бабушка старалась это скрыть и днем прятала книгу, которую читала на ночь, под подушку, — но я-то видел! Далее на сайте

Продолжение следует и, надеюсь, скоро.

В Абиссинии
Бабы синие.

На всякий случай решил проверить, не сочинил ли его уже кто-нибудь до меня — и действительно:

не кто иной как знаменитый остряк и ленинградский литературный Макаренко Вячеслав Абрамович Лейкин является, как оказалось, автором следующих строк:

Шел я раз по Абиссинии,
Вижу бабы, обе синие.

(Вот здесь нашлось: из верлибрического стихотворения «Читаю», 1989 г. — видимо и в согласии с нижеследующим суждением критики, так глубоко зарифмованное в качестве контраста к окружающему верлибическому окружению. А здесь — очень забавное эссе Мих. Дав. Яснова о творчестве Вяч. Абр. Лейкина, где в т. ч. и вышестоящее двустишие трактуется в вышеприведенном смысле.).

Мне, конечно, «шефчику» (упаси Б-г, никогда так не называл Вячеслава Абрамовича ни в глаза, ни за глаза — но вообще среди «леныскровских коммунаров» 80-х гг. это было более чем принято) не жалко, но спасти произведение тоже хочется.

Поэтому придется воспользоваться рубрикой «Стихи классические улучшенные». Надеюсь, никому не обидно?

Опять — в шестой уже, наверно, раз — смотрим шестисерийного «Поющего детектива», чей автор, Деннис Поттер, по проникновеннейшему замечанию некоего страстного поклонника, «подошел к Шекспиру настолько близко, насколько это вообще возможно в ХХ столетии».

В сущности, старая добрая Англия, известная также в качестве коварного Альбиона, уже больше ни для чего не нужна (мне, по крайней мере) — ничего прекраснее ей все равно не создать и вся она — целиком и без остатка — перешла в эти шесть часов великого кино. Умри, Денис… Впрочем, он уже и умер, в 1994 г. Его — очень жалко.

К огорчению моему огромному, нигде пока так и не отыскалось экземпляра «Поющего детектива» с русскими или немецкими титрами. Приходится смотреть чисто по-английски, чего не особо долюбливаю, поскольку плохо понимаю со слуха. Out of practise.

Может, кто знает, где взять? Выпущенный несколько лет назад диск — только с одним языком, а старые видеокассеты, записанные с немецкого телевидения (т. е. с титрами), были в свое время нелепейшим образом утеряны. А в России, интересно, его не крутили, «Поющего детектива» то есть? Существует еще голливудский фильмец по тому же сюжету, пятилетней, что ли, давности с христолюбивым Мелом Гибсонов в главной роли, его-то полным-полно на всех языках, но мы его так и не набрались храбрости посмотреть. Это как если бы кто переснял «В джазе только девушек», «Волшебную лампу Алладина» или «Неоконченную пьесу».

Это, в натуре, Майкл Гэмбон — с Мелом Гибсоном не спутаешь.