Последнее стихотворение оделось пунктуацией и кое-где заметно (для меня, по крайней мере) изменилось смыслоритмически. То есть заметно изменило свой вид.

Это сообщение не означает, что я приглашаю к обсуждению перемен — оно означает, что я считаю процесс сочинения (почему время от времени он получается публичным — и сам не знаю) оконченным, а стихотворение в основном готовым.

Видел репортаж по телевизору из нью-йоркской биржи. В холле было установлено фортепиано, и какая-то девушка играла сочинения Шопена, а от имени биржевиков выступал видимо их староста, человек нашей с вами нации, пожилой, плешивый, одетый в рубашку в мелкую синюю клетку, красный галстук-бабочку и оранжевый пиджак. Он говорил: «Мы, конечно, можем позволить себе купить билет за сто пятьдесят долларов и пойти на концерт расслабиться, но мы хотели отметить юбилей Шопена именно здесь, так как он нам особенно близок. Он мало писал крупных сочинений и больше работал в малых формах, и эти его сочинения коротки и содержательны, как биржевые сводки.

— Воистину так, Аркадий Яковлевич! Но просто чтобы зафиксировать приоритет отечественной мысли: один русскоязычный поэт давно уже понял, что во Фредерике Шопене звучала музыка фондовой биржи, не даром же он написал:

Так некогда Шопен вложил…

Я хотел бы звезд зеленых,
вздыхающих в ночном пуху,
и я хотел бы гор, сожженных
зыбкой нитью наверху,
но сыпкой тенью черный порох
ссыпается с заоблачных корон:
мир этот с верху покорён,
где горний гул, и дальний шорох,
и самолеты в сияющих шорах,
и горны ночных похорон.

Луны подотъеденный твóрог,
звезд огурецкий орех
застревают в решетчатых створах
неподъемно-ступенчатых рек:
подрагивают колосники,
подпрыгивают колесики,
и чей-то поезд поперек реки
сквозь облый мрак летит по просеке;
река же, створы затворя,
углом уходит в горькие моря.

III, 2010

февральском номере журнала «Октябрь» обсуждение вечной статьи Ольги Мартыновой.

Не стану обсуждать, кто что сказал: читайте сами, если кому интересно.

Хочу заметить только одно. Среди прочих «обсуждающих» перечислен Вадим Левенталь, по моим наблюдениям, буратино на подхвате у Топорова. Приглашать такого рода персонажей пообсуждать эту тематику — это все равно, что приглашать бледную спирохету на конгресс по проблемам сифилиса. Естественно, она придет и расскажет, что твердые шанкры есть идеал стремлений. Они бы еще Топорова с Данилкиным и прочих пригласили «пообсуждать». Это еще более жирные спирохеты. Или даже уже шанкры.

Иногда кажется, ничто уже не может удивить в этой «литературной жизни», но всякий раз что-нибудь удивляет по новой. Но уже слабо. С каждым разом все слабее.

А есть ли какие-нибудь материалы по-русски или по-английски (кроме «Википедии») по скульптору Жоржу Констану, он же Иосиф Константиновский, писавший французские романы под псевдонимом Мишель Матвеев (Michel Matveev — как это, интересно, произносится: Матвев?)?

Он был в Одессе «уполномоченным по делам искусств», но после красного еврейского погрома 1919 г., в котором погиб его отец, — очевидно, того самого, что был описан Буниным в «Окаянных днях», покинул Россию рейсом Одесса — Хайфа на знаменитом пароходе «Руслан». Потом перебрался в Париж, но постоянно наезжал и в Израиль, где, кажется, есть даже небольшой музей его скульптур.

Меня, конечно, интересует прежде всего литературная деятельность — романы Мишеля Матвеева.

1. Названная в заголовке записи статья Валерия Шубинского, помимо прочих своих качеств, практически полезна для вдумчивого читателя, что очень редко случается со статьями о литературе и литературной жизни. Большинство сочинений на эту тему (включая сюда и мои собственные) являются наблюдениями и размышлениями в чистом виде, представляющими тот или иной умственный интерес, но не имеющими никакого практического смысла.

Валерий Игоревич пишет (это важное утверждение содержалось уже в предварительных заметках к этой статье, выставленных в журнале автора): «…главное: надо забыть, что он говорил. Содержательную часть его реплик надо вывести за скобки. С хамом нельзя ни солидаризоваться, ни спорить…»

Мудрость и гигиенический смысл этого совета, мне кажется, не до конца оценены. Мне он помог почти сразу же — пример для наглядности:

Некоторое время назад где-то я прочитал, что один из предметов статьи Шубинского (не единственный, думаю, но, несомненно, главный) вдруг разразился панегириком в адрес харьковско-американского писателя Милославского (подозреваю, даже знаю, почему). Перед моим умственным взором уже встала эта чрезвычайно забавная «картинка с выставки», но — стоп! — сказал я себе. Вспомни: «…главное: надо забыть, что он говорил. Содержательную часть его реплик надо вывести за скобки. С хамом нельзя ни солидаризоваться, ни спорить…» Никакое — ни положительное, ни отрицательное отношение Топорова и подобных ему к кому бы то ни было и к чему бы то ни было не может являться поводом или доводом для тебя, если ты хочешь жить в более или менее человеческом мире. Любитель Милославского, обрадовавшийся похвале — проиграл. Нелюбитель Милославского, возмутившийся или пожелавший использовать эту «медвежью похвалу» как аргумент — проиграл тоже. Речь идет о том, что должны быть границы, и эти границы ты проводишь — для себя! — сам.

Таково, к примеру, практическое наполнение совета Шубинского. Я — благодарен за него.

2. И второе. Это никак не полемика с Валерием Игоревичем, но я должен все же отметить, что никаких «пактов о ненападении» лично я ни с кем никогда не заключал. И в восьмидесятые годы говорил все, что думаю о ком угодно, а как предоставилась возможность делать это печатно — в ленинградких перестроечных газетах для начала — то и печатно. И об упомянутом Драгомощенко, и о неупомянутом Кривулине, да и о ком угодно. С моей точки зрения, Советская власть — это как раз что-то типа Топорова и обращение с ней должно было быть соответствующее — «содержательную часть вывести за скобки», кто начал учитывать ее существование, тот попался. Не знаю как кто, а лично я совершенно точно отказывался учитывать «общего врага». В этом, с моей точки зрения, и состоит единственный экзистенциальный выигрыш, который можно было получить (а можно было и не получить) из ситуации неофициальной культуры 70-80-х гг.: исчезновение Советской власти (а в экстраполяции на неизвестное тогда будущее — любого другого большинства, пытающегося предписывать тебе, что хорошо, а что плохо)— хотя бы на уровнях, связанных с литературой и культурой. Как же может быть «общим врагом» то, чего нет?

Я не оспариваю слов Валерия Шубинского, может быть, такой «пакт о ненападении» и существовал. Я просто хочу подчеркнуть, что я в нем не участвовал.

Про 90-е гг. я вообще ничего не могу сказать, в 90-х гг. я практически не участвовал в российской литературной жизни, только (в первой половине этого десятилетия) иногда высказывал свои мнения и суждения по разным поводам на волнах «Радио Свобода», предоставившего мне в лице С. С. Юрьенена полнейшую свободу слова, характерную для того странного времени, а сейчас абсолютно непредставимую. Думаю, что если в эти годы и существовало какое-то продолжение описываемого «пакта о ненападении», то я и под ним не подписывался — говорил свое нелицеприятное мнение, что не означает «неприятное» или «отрицательное», как полагают в последнее время многие люди, как правило, плохо чувствующие и знающие русский язык, а без учета отношений и пристрастий, т. е. беспристрастное. Я не сожалею ни об одном из высказанных мною суждений, хотя, быть может, с некоторыми из них и сам бы сейчас не вполне согласился.

Вообще, я сожалею только о двух эпизодах моей литературной биографии. Т. е. несомненно, я гораздо чаще был неправ и поступал вызывающим сожаление образом, но только два эпизода постоянно всплывают в памяти и причиняют неудовольствие.

Первый: в начале нулевых годов в Екатеринбурге в театре «Театрон» артист по фамилии Ушатинский поставил мою пьесу «Мириам» — и не только без моего разрешения, но и приписав к ней, ничтоже сумняшеся, еще один акт, полный самой пошлой водевильной глупости. Я узнал об этом вскоре после премьеры, но, поколебавшись, не стал закрывать спектакль — как всегда, было жалко артистов, театр, они-де работали… Я до сих пор очень сожалею, что не закрыл тогда же.

И второй: по ходу организации премии «Национальный бестселлер» устроители обратились ко мне с предложением стать номинатором. Я, конечно, понимал, что не следует ходить в собрание нечестивых, но подумал, что нехорошо отказаться от возможности сделать хорошее какому-нибудь замечательному писателю, которого, кроме меня, может быть, никто и не вспомнит… — и был в течение двух первых сезонов «номинатором». Слава Б-гу, хотя бы денег я никаких из этой клоаки не получал. Я признаю: это была ошибка. Я знал, кто затеял эту премию с дебильным названием — и должен был сразу отказаться.

Ну, вот. Пожалуй, это пока всё, что пришло мне в голову по поводу важной, содержательной и в первую голову практически полезной статьи В. И. Шубинского.