«Русский Гулливер» сообщает о выходе книги стихов

Ольга Мартынова. О Введенском. О Чвирике и Чвирке. Исследования в стихах / «Русский Гулливер». – М.: Центр современной литературы, 2010. – 76 с.

Читать PDF книги можно здесь.

Поздравляю — от своего имени и от имени «Новой Камеры хранения» — автора и издательство.

по определенности, ясности и емкости статья Игоря Клеха об Алексее Парщикове. Я оставляю сейчас в стороне, хорошо ли, можно ли, нужно ли писать так о «свежих покойниках», тем более о бывших друзьях — то дело не мое и ничье, кроме самого автора (с которым я незнаком). Сам бы я, признаюсь, не стал этого делать, да обычно и уклоняюсь, если чувствую, что у меня есть что высказать, кроме печали и восхищения… Но это не моральная позиция; может быть, это и слабость своего рода.

С Парщиковым я был знаком очень мало, можно сказать, практически нисколько — сталкивался пару раз в Москве в середине 80 гг., был один раз у него на дне рождения в Ясенево (Кутик привел)… а потом перекинулся случайной парой слов на биеннале 2005 г. в Москве, но должен сказать, что личное — физическое, психологическое — ощущение от него у меня осталось очень сходное с тем, что так блистательно развернуто в этой статье, — что, конечно, само по себе несущественно (в смысле, согласен я или нет с психологическим портретом героя). Но в ней, в этой статье, — помимо личной истории Парщикова и, конечно, личных отношений автора с Парщиковым — сформулированы, иногда вскользь, иногда на его примере, иногда не на его примере некоторые вещи и о людях и о процессах новейшей литературной истории, которые просто восхищают ясностью зрения и полнейшим несогласием смиряться с духом какого бы то ни было времени, не говоря уже о том, чтобы смиряться этим духом.

То есть, безотносительно к Парщикову и к оценке его жизненной и литературной истории (хотя и в том, и в другом случае есть вещи очень убедительные) — у статьи этой есть, на мой вкус, отдельное, общее значение. Может быть, только надеждой, что такое общее значение возникнет, и можно объяснить решение обратиться к такому частному случаю.

Не могу сказать, что я совсем со всем согласен (скорее, в подозреваемых контекстах), но, думаю, что это и не важно. Здесь есть то, чего так не хватает сейчас, в повсеместном одичании, о котором шла речь в предыдущей записи и которое интересно разве что удивительным разнообразием своих современных форм и проявлений. Здесь присутствует уровень понятий, на котором в принципе возможна коммуникация по поводу литературы (потому что на принятом сегодня данилкинско-топоровско-быковском и пр. она попросту невозможна, по крайней мере, для меня). Представление о культурно-исторических механизмах, о началах и концах процессов, о следствиях из занимаемых позиций — обо всем, что нынешними принципиально простыми людьми считается китайской тарабарщиной (это еще в лучшем случае, иногда и оскорбительным высоколобием и личной обидой).

Словом, несмотря на всю огорчительность предмета, статья эта меня очень освежила и обрадовала.

довольно старое уже интервью или, скорее, беседа В. И. Шубинского с вашим корреспондентом.

Большая часть сказанного в ней сохраняет для меня существенность, почему, собственно, и даю ссылку. Но, конечно, тогда (т. е. всего лишь смехотворные 5 лет назад) невозможно было и представить той степени одичания, какой достигла сегодня (т. е. через смехотворные 5 лет) литературная жизнь. Меня поразило это при перечитывании: у меня в этой беседе тон человека, полагающего, что еще можно что-то сделать… Думаю, если бы я представлял себе как далеко и как быстро зайдет одичание (до интеллектуального уровня, не говоря уже о самом факте полемики З. Прилепина и А. Цветкова хотя бы, чтобы назвать самое свежее и вполне характерное), то разговаривал бы совсем другим тоном и выбирал бы совсем другие формулировки. Возможно, ничего в этом хорошего и не было бы. Ну да хватит об этом.

Ничего другого не остается, как считать Вацлава Клауса своим личным кумиром и героем. А то как-то живу всю жизнь без каких бы то ни было кумиров и героев, как-то мне стало даже неловко, по слову поэта.

Будем надеяться, что он не выпадет случайно из окошка — это в чешской истории повторяется с незавидным постоянством.

Его сравнение Европейского Союза с Советским, конечно, совершенно справедливо в своей исторической динамике, но на данный исторический момент должно быть понято скорее как пророчество в процессе исполнения: Европейский Союз стремится стать Советским; это записано в его генетическом коде, составленном парижским гегельянцем Кожевниковым, автором пятисотстраничного неотвеченного письма к мировому духу по адресу «Кремль. Сталину». На этом пути Европейский Союз должен был преодолеть десятки, если не сотни тысяч разнообразных препятствий, но теперь, со входом в силу знаменитого договора, земляка знаменитого землетрясения, он, кажется, вышел на финишную прямую. Удастся ли ему это? Посмотрим.

Вообще, я довольно много писал о Чехии и, соответственно, довольно много читал о Чехии. Очень интересный народ, постоянно воспроизводящий в своей истории маятниковые движения между «»национальным (само)уничтожением» и «национальным (само)возрождением»». Одна из причин этого состоит, вероятно, в том, что полностью лишившись в результате гуситских войн и вообще катастроф того времени собственных «высших классов» (национальное дворянство было или физически уничтожено или полностью онемечено; католическая церковь всегда была в Чехии «немецкого происхождения» и как бы засланным казачком немецкого заселения Богемии и Моравии), чехи так и остались «народом» в обоих смыслах слова. Сообществом Швейков, где вольноопределяющийся Марек и подпоручик Дуб — народная интеллигенция, настолько к народу близкая, что для утверждения своей «элитарной функции» ей требуются или наднациональные политические доктрины вроде социализма или лояльность к наднациональным конструктам вроде австро-венгерского государства, потом Антанты, потом «Европы» как таковой.

А вот интересно: когда — лет через 10-15, по моей оценке — следующее поколение чешской «политической элиты» под знаменами старого Вацлава попытается вывести страну из европейских объятий, процедура чего, впрочем, нигде не прописана, и НАТО двинет в конце концов танки на Прагу (разумеется, после обращения «группы партийных и государственных деятелей» (и «прогрессивной, проевропейской интеллигенции») с просьбой об оказании «интернациональной помощи в защите завоеваний европеизма», потому что выпадение Чехии, центрального звена в «системе европейской безопасности», будет в статегическом смысле абсолютно недопустимо, найдется ли — в Брюсселе, например — группа молодых людей с плакатом «За нашу и вашу свободу»?

Конечно же, найдется. Молодые люди с плакатами всегда и на всё находятся, что, конечно, ни в коем случае не должно умалить личное мужество решающихся на такого рода действия в условиях реальной опасности.

Но, скорее всего, постоят и разойдутся. И это даже покажут в последнем выпуске новостей. Но, может быть, дело уже так далеко зайдет (с превращением ЕС в СС), что и по-другому получится. Собственно, это будет одним из важных показателей.

А пока — еще один портрет кумира и героя:

Приятно, что здесь почти не видно усов; я вообще-то заядлый усофоб и с исторически обоснованным подозрением отношусь к усатым личностям — особенно в политике.

Во-первых, поздравляю всех «людей русского мира» (а людей нерусского мира и нелюдей русского мира — не поздравляю!) с прекрасным праздником — освобождением временной столицы (потому что вечная столица России еще не была построена) от людоедов и книговаров.

Во-вторых, пришла книжка — т. н. «последний роман Набокова», овеянный легендами, как написано на задней обложке. В немецком, в данном случае, переводе. Я к этому роману или, точнее, к овеиванию его легендами имею если не отчасти отцовские, то отчасти первооткрывательские чувства. Книжка сделана по такому принципу (вероятно, он будет общим для всех переводов) — слева на развороте фотографическим способом изображена каталожная карточка с набоковской записью, слева — ее перевод.

В общем, можно сказать, что Набокова нынче издают как Льва Рубинштейна, у которого таким образом как бы задним числом отняли первородство. Скоро, того гляди, выпустят пластинку: «Владимир Набоков поет песни из репертуара Марлен Дитрих».

Русский перевод, говорят, доверен г-ну Г. Барабтарло. Надеюсь, он тоже будет опубликован, как и это очень интересное (без шуток!) интервью, в «авторской оргографии» г-на Барабтарло, включающей в себя, по всей видимости, и такие обаятельные особенности, как «несовсем».

Ну что ж, посмотрим, кто кого сборет «в карточки»: Барабтарло Рубинштейна или Рубинштейн Барабтарлу (пардон, это авторская орфография — я фамилии на о иногда склоняю, если без г-на: Шевченку, Литвиненку, Барабтарлу… Или всё же Барабтарла, Микельанджела?)

В-третьих, после вчерашнего вечера ФК «Бавария» хочется временно, до лучших дней переименовать в ФК «Баравия». Не знаю, что это значит, БАРАВИЯ, но звучит подходяще к данному случаю.

А кони, конечно, орлы! Ну, чуть-чуть недоорлы, конечно, но в следующем году мы получим ослиное мясо в Лиге Чемпионов и горько пожалеем о конях. (Примечание: Тем, кому предшествующая фраза непонятна, задумываться о ней и не стоит: стало быть, она не для них.)

сыпкий ссыпался графит
в реку с высохшей доски
зыбкий луч сумрак графит
полосует на куски

зря мы сердце леденим леденим
хоть изрезан ледерин ледерин
свод небесный неделим

лучше выйти покурить в юный дым
к нелюдимым звездáм молодым

попросить у сонных мурз
сердцу вылечить озноб
пожелать у знобких муз
в спелом небе белый сноп белый сноп

что ж мы сердце леденим
свет над бездной неделим

XI, 2009

— Какова она из себя? С косою, что ли?
— Нет, отвечал князь Л., — старушка …
Смерть – старушка простенькая, в кофте, только на лбу глаз один — а глазу тому веку нет.

И. С. Тургенев, «Старые портреты»

За несколько таких вещей (и еще за «Записки охотника» в целом, несмотря на то, что поздние добавления сильно хуже первоначального корпуса) можно простить Тургеневу всё — и даже, прости господи, «Стихотворения в прозе». Не говоря уже о романах (за исключением «Дворянского гнезда», как справедливо напомнили в комментариях).