Вопрос о фильме, где снимался вещий конь по имени Олег, навел значительное число читателей на кинофильм 1968 г. под названием «Служили два товарища». Некоторые даже сочли изложение сюжета безоговорочно указывающим. Благодаря присутствию Высоцкого фильм нашелся легко и скачался быстро — вчера мы его и смотрели. Без особой, конечно, надежды, поскольку по времени выхода он не очень подходит к истории, немец-то наш был ребенком в 50-х гг, а не в 70-х, но коли всё равно скачали…

И душа моя печалью уязвлена стала, и даже трояко.

Во-первых, конь по имени Абрек не совсем является «главным героем» фильма, ума своего никак не проявляет, и только в самом конце, оставленный хозяином, белым офицерон в исполнении Высоцкого, на берегу в Севастополе, бросается в море и плывет за уходящим пароходом. Что говорит о любящем сердце, но никак не о большом уме. Все мы, включая Высоцкого, знаем, что лошади плавать умеют, но плохо и близко. Поэтому поручик Брусенцов застреливается и падает за борт. Интересно, именно этот эпизод показался соответствующим описанию: «конь принадлежал белому офицеру, но был настолько умен и политически подкован на все четыре ноги, что не только спас своего хозяина из какой-то пропасти, но и привез его оттуда на сторону правого дела»? Тут печальна легкость, с которой при помощи убедительной интонации можно подменить человеческую память (это не было моей задачей, но так получилось).
Читать далее →

ОБ ОБЩЕСТВЕННОМ ТРАНСПОРТЕ

Сломался и пошел лед на Майне. По краям больших квадратных льдин стоят бежевые утки (с плетеными спинками), темные селезни (с зелеными подзатыльниками) и ослепительно-белые чайки (с восково-прозрачными на расхлоп серыми крыльями) — и очень терпеливо едут. Льдины истаивают быстрее, чем движутся. Легко себе представить, что едешь в автобусе, а он вокруг тебя уменьшается, прозрачнеет и обламывается. Но ты-то не можешь встрепетать крыльями и улететь, когда вода с краснокаучуковых трехпалых носков перейдет на худые холодные голени.

Один из недавних гостей, пожилой немец, выросший в Восточной Германии (и перебравшийся в юности в Западную), рассказывал о первом в жизни кинофильме, который видел ребенком.

Фильм был, естественно, советский (или «русский», как он, естественно, выразился). Действие («как во всех русских фильмах») происходило во время войны — между «белорусами» и «краснорусами». Главным героем фильма был исключительно умный конь по имени Олег (гость настаивал, что коня именно так и звали). Кажется, конь принадлежал белому офицеру, но был настолько умен и политически подкован на все четыре ноги, что не только спас своего хозяина из какой-то пропасти, но и привез его оттуда на сторону правого дела.

По разным причинам меня заинтересовал образ коня по имени Олег.

Может быть, эта туманная история кому-то что-то напоминает? Я попытался «прогуглить» через «Яндекс», но ничего определенного не нашел. Речь, по всей видимости, идет о конце 50-х или начале 60 гг. Скорее даже 60-х, п. ч. фильм, кажется, показывали в каком-то телевизоре, который был заодно первым телевизором, им виденным.

Из первых блюд распространены супы-пюре и бульоны, но подают их редко.

(Словарь «Косолапов А. Б. Туристское страноведение. Европа и Азия: учебно-практическое пособие.— 2-е изд., стер. — М.: КНОРУС, 2006. — 400 с.»)

Очень уместная оговорка:

Данное Произведение является справочным материалом, риск применения которого пользователь несет самостоятельно.
Правообладатель, автор и Яндекс ответственности за последствия использования информации, содержащейся в Произведении, не несут.

Можно ли считать братьев Стругацких Вайнерами научной фантастики или же лучше считать Вайнеров Стругацкими милицейского романа?

Я забыл эту зиму, слюдяную грозу,
от нее даже дыму не осталось в глазу,
даже в горле — намокшего меха.
Двадцать лет я не помнил ни сон, ни слезу,
ни растущую в сердце ледяную лозу,
ни под сердцем жужжащее эхо.

Двадцать лет я не помнил и столько же зим
этот сладкий, прозрачный и плачущий дым
этот запах прощанья и страха.
Двадцать лет мы — почти что незримо — кружим
и над садом седым, и над рядом чужим
в плотном небе слоистого праха.

Что ж, пчела дорогая, теперь ты — сама,
оттого что кончается эта зима,
оттого что исполнились сроки.
Неслучайно опять зазвенело ледком
незнакомое небо, чей холод знаком —
скоро в сердце подтает иззубренный ком,
скоро снова откроется путь над летком —
и свободы шажок неширокий.

I, 2009

Первую запись, связанную с этой статьей, я закончил словами: «наводит на мысли, а что нам с вами еще надо от статей, не правда ли?» — и действительно, с утра думал над другими пассажами этой статьи, собственно, уже почти безотносительно к Пригову, которому здесь, в сущности, аттестуется отсутствие своего рода «авангардной духовности». И уж совершенно безотносительно к ярко продемонстрированному пониманию (нео)авангарда как своего рода религиозной секты и/или маленькой революционной партии (напр.:
Читать далее →

СНЫ ЧВИРКИ

(из книги «Стихи о Чвирике и Чвирке»)

1.

Чвирка не знает ни пота, ни хлада,
ни глада, блуда,
только скользить, задевая воздушные складки,
забота ее и отрада, работа ее и награда.
Вот серая лошадь, сарай, можжевельник,
навязанный сон,
сани, светло на орбите.
Теряется куст, воздух с дырками в виде куста,
смотрит на чвирку во сне металлический мельник.

2.

Сова, открытая в провал сарая,
И мыши ужас.
Летучей мыши хищный ужас.
Вода кривляется-кривится,
По стеклышку, по сквознячку,

Так льет вокруг, что будто в качку
Попал сарай, «Прощай, сестрица», —
Закукарекала (от ужаса) сова.
Охрипла осень много раз,
Затрепетной калиткой скрипят ее про(г)улки;
Все стихло, утренник в саду:
Много травы полегло.
Лишь сова все еще кукаречит.
А кто ее слышит-то?
Кто в пальто?
Хихикают мышки, как детки не очень понятным словам
Очень улыбчивой тети.
Сова усомнилась в полете.

3. (сон-считалка)

Свет сцапал в бéссвете скворца.
Стоит черешня в пол-лица.
Смола в дупло течет, там нети.
Нечет перепутал счет,
это не в счет, а в счет лишь то, что знает чет.

И маленькая веточка на дереве растет,
a на ней булеточка булочку сосет.

Давно в звенящее дупло упала ночь.

Лúца над этим сáдом, слéдом содóм и соль,
Соль и хлеб.
Звено в цепочке в цéпочке шелкóвиц-шелковúц,
где шелкопряд свивался в нети-сети,
в летящую шелкóвинку и шелковúнку,
где скрылись крылушки и крылалушки
степной сухой духóты,
душноты, хохóты-похохóты.
Ты.

4.

в журнале «Арион» — о Пригове. Называется «Четвертое время».

Я вообще с большим заочным почтением отношусь к совершенно незнакомой мне лично Татьяне Михайловской, хотя бы уже потому, что она автор того или иного, на мой вкус, близкого к гениальности стихотворения, да и написана статья внятно, хитро и уверенно, с большим количеством тонких наблюдений — я действительно читал с удовольствием от большой редкости по нынешним временам: хорошо сделанной работы! Хотя пафос у этой статьи, на мой личный вкус, все-таки довольно смешной, пусть и не довольно новый: Пригов как «изменник делу Революции», перебежчик из великой революцьонной армии (нео)авангарда. Великая революцьонная армия (нео)авангарда — это такая Первая конная армия, в которой очень много Буденных — в статье они, или главные из них, частично перечисляются:

Прежде всего надо сказать, что критики, бравшиеся “за Пригова”, теоретически были совершенно не оснащены для этого. Где им было угнаться за ним, еще в 70-е годы усвоившим вслед за Холиным, Вс.Некрасовым, Сапгиром, Ры Никоновой, Сергеем Сигеем разработанные ими основы русского концептуализма. —

и очень немного рядовых бойцов, если вообще. Едва ли не один-единственный — любезнейший мой и давнишний приятель Б. Констриктор, в статье не упомянутый (точнее, это будет пол-бойца — или на какую точно часть Б. Констриктор не является Б. Ванталовым). Неудивительно, что Дмитрий Александрович смылился из этой армии на первом же бивуаке.

Суть, однако же, для меня вовсе не в этом, хотя мифологическая картина «Ры Никонова, торжествующая над Д. А. Приговым» не лишена прелести.

Меньше всего на свете я чувствуя себя компетентным разбирать, действительно ли Д. А. Пригов предал революционные идеалы, действительно ли «русский концептуализм родился из срубленного под корень русского авангарда», а «русский соц-арт — это лишь одна боковая веточка русского концептуализма», и правда ли, что «Пригову был чужд тип авангардного художника, искателя, для которого новое — самоценно: новое, новое и новое, новое воплощение этого нового» — не буду скрывать, что в системе моих представлений всё это довольно нерелевантно.

Но вот что остановило мое внимание: некоторая явная, точнее, проявленная «житийная параллель». Прекрасно, и даже трогательно рассказывает Татьяна Михайловская:

Сам Пригов всегда старался уходить от литературных и окололитературных дрязг — чтобы не мешали работать! — но его доставали и в глухой защите, не только кликуши, но и друзья и единомышленники, которые к началу нового тысячелетия стремительно становились бывшими. Помню, он меня однажды спросил после очередного скандала, учиненного таким бывшим: “Что я ему сделал?” Я чуть было не засмеялась и не ответила ему его же словами, мол, все поведенческие модели суть только языковые модели и больше ничего, но увидев слезы в его глазах, немедленно заткнулась.

Пригов со слезами на глазах — это надо было увидеть (безо всякой иронии; я знал Пригова — не близко, но сравнительно долго: это надо было увидеть! ) Уже ради этого мини-мемуара стоит прочесть статью, а в ней, как было уже сказано, много и другого любопытного — сопоставление, например, правильного обращения с Пушкиным Генриха Сапгира с неправильным отношением Пригова к Платону. В общем, принцесса была ужасная…

Итак, наша параллель — довольно полное структурное схождение между ситуациями «позднего Пригова» и «позднего Бродского» именно в рассматриваемом аспекте: и у того, и у другого среди бывших «друзей и единомышленников» (поздних холуев мы сюда не причисляем ни в том, ни в другом случае») оказалось довольно много искренних ненавистников с той или иной скрытностью жала. Не знаю, доводило ли это Иосифа Александровича до слез, но дополнительную прелесть нашей параллели добавляет одно маленькое следствие из нее — вы уже догадались? — да, конечно, пара верных:

Лев Рубинштейн — это Рейн Пригова (или Евгений Рейн — это Рубинштейн Бродского)!

Не знаю, как вам, а мне это кажется почему-то очень забавным!

В качестве бонуса могу поделиться собственным воспоминанием о Д. А. Пригове: во время одного из последних посещений Франкфурта он был у нас в гостях, производил непривычное, несколько рассредоточенное и, вероятно, испуганное впечатление (это было вскоре после его первого инфаркта). Разговор случайно зашел о Вл. Сорокине, и тут, к нашему веселому изумлению, Д. А. разразился некоторой даже филиппикой в адрес перебежчика из лагеря передового искусства в тривиальную литературу и шоу-бизнес.

Но статью действительно от всего сердца рекомендую — наводит на мысли, а что нам с вами еще надо от статей, не правда ли?