Вопрос о фильме, где снимался вещий конь по имени Олег, навел значительное число читателей на кинофильм 1968 г. под названием «Служили два товарища». Некоторые даже сочли изложение сюжета безоговорочно указывающим. Благодаря присутствию Высоцкого фильм нашелся легко и скачался быстро — вчера мы его и смотрели. Без особой, конечно, надежды, поскольку по времени выхода он не очень подходит к истории, немец-то наш был ребенком в 50-х гг, а не в 70-х, но коли всё равно скачали…

И душа моя печалью уязвлена стала, и даже трояко.

Во-первых, конь по имени Абрек не совсем является «главным героем» фильма, ума своего никак не проявляет, и только в самом конце, оставленный хозяином, белым офицерон в исполнении Высоцкого, на берегу в Севастополе, бросается в море и плывет за уходящим пароходом. Что говорит о любящем сердце, но никак не о большом уме. Все мы, включая Высоцкого, знаем, что лошади плавать умеют, но плохо и близко. Поэтому поручик Брусенцов застреливается и падает за борт. Интересно, именно этот эпизод показался соответствующим описанию: «конь принадлежал белому офицеру, но был настолько умен и политически подкован на все четыре ноги, что не только спас своего хозяина из какой-то пропасти, но и привез его оттуда на сторону правого дела»? Тут печальна легкость, с которой при помощи убедительной интонации можно подменить человеческую память (это не было моей задачей, но так получилось).

Во-вторых, сам фильм оказался огорчителен, несмотря на множество замечательных артистов (Папанов, Ролан Быков, Янковский, Демидова, Роман Ткачук, Высоцкий, Савина, конь), смешную музыку, вполне качественную съемку и местами хлесткий текст. Какая-то «халтура на высоком художественном уровне» в сочетании с «романтическим цинизмом», он же «цинический идеализм», он же «комиссарское пыльношлемие и фига в кармане» — эта тройственная формула (т. е. обе части и их сочетание) станет в восьмидесятых годах патентованным рецептом всей отвратительной советской телезахаровщины. Здесь всё это еще в шестидесятнических «ростках», но если знаешь, чем дело кончится, как вырастет фига, как усовершенствуется халтура, то уже слегка тошно, как бы авансом.

Может быть, конечно (подумал я потом, в поисках другого, более объективного подхода), легкое омерзение, вызываемое этим фильмом, связано у меня и не с его собственно художественной стороной, а всё же скорее с материалом? В фильмах об Отечественной войне внутренне согласиться с распределением героев по «своим и чужим» довольно просто. Фашист — он фашист и есть, и единственное, что он заслужил, так это гранату от советского солдату. Так же как и друг и помощник фашиста, кто бы он ни был по племенной принадлежности — мало- и белорус, крымско-татарин, летто-литовец, хетто-хуррит или еще какая-нибудь чудь белоглазая. Да хоть (или особенно!) и русский-распрорусский вне зависимости от мотивации (мотивации бывают, между прочим, зернистые: недавно я столкнулся с объяснением Бабьего Яра через то, что «жиды и москали Голодомор устроили»). «Понимание» мое на этой границе заканчивается, а «можнопонимающих» (в жанре «можно понять эстонцев») я вижу на той стороне — где фашист пролетает. На этом стою и с этого не сойду ни при каких обстоятельствах — не для дискуссии, а для ясности. Потому, вероятно, сделанные в принципе в той же самой шестидесятнической эстетике фильмы вроде «Жени, Женечки и катюши» всё же не теряют для меня своего обаяния, несмотря даже на умоубогую песню «Капли датского короля».

Но когда дело доходит до гражданской войны, ситуация начинает неприятно (в данном случае, я имею в виду: для кинозрителя) терять равновесие. У кинозрителя сбивается угол зрения, определение собственного положения в предлагаемой системе координат — чего не выдерживает почти никакое произведение искусства, и уж точно никакой фильм. Если кинозритель не (нео)коммунистическое Буратино или вырезанный из соседней чурочки новодельный святорусский монархист, у которого оказывается всё то же самое, только наоборот, то кинозрителю, конечно же, в первую очередь, приходится бороться с отвращением к «пролетарским героям» со всем ихним романтическим хамством, мечтательным садизмом и всепобеждающим невежеством. Не говоря уже о том, что нельзя сочувствовать победному движению Красной армии, если знаешь, — даже не как это на самом деле происходило, в киноискусстве это вряд ли существенно, но — к чему это всё в результате привело! Но и противоположная сторона не вызывает умиления и желания/возможности (само)идентифицироваться (без чего ничего не работает), вне зависимости от взвешенности ее изображения. Не говоря уже о зеленых и прочей махне. Видимо, временного и/или пространственного расстояния и связанного с ним равнодушия и равноудаления (как в исторических фильмах из чужой истории или же, например, в вестернах — кому жалко штабелями примачиваемых Джоном Уэйном индейцев — да никому, кроме, разве, непосредственных родственников этих индейцев) в достаточной степени еще не набралось.

Единственный известный мне фильм на сюжет из времен гражданской войны, не заваливающийся от смещения системы «свой — чужой», это, конечно, «Белое солнце пустыни». Но будем честны с собой: война там не особо и гражданская.

А «Бумбараш»? — спросим мы себя подозрительно и, по некотором колебании ответим: — А даже и «Бумбараш». Легкая неустойчивость добралась и до него, хотя очень легкая — в связи с достаточно равномерной дебилизацией всех участвующих исторических сил, что, быть может, и наиболее реалистический подход к этим вещам.

Третья моя печаль оказалась совсем неожиданной. Вдруг я заметил, что в Красной армии, стоящей у Перекопа (а вслед за тем его и штурмующей с помощью обходного маневра «с заднего хода», разработанного лично товарищем Фрунзе и утвержденного безымянным «главкомом» и сравнимого по элегантности разве что с вечным героем русской военной истории — «засадным полком»), собственно по-русски разговаривают только сами «два товарища» — один (Янковский) чисто, другой (Быков) на каком-то платоновско-зощенковском воляпюке, не лишенном ядрености, но в целом, довольно фантазийном. Ну, и какой-то еще служилый Бабель читает в самом начале прекрасное санитарно-гигиеническое стихотворение о «паразитах», которые приходят с «визитами». Все остальные — от рядовых бойцов до комсостава (исключение: начальник штаба, явный военспец с квадратной бородкой) изъясняются в той или иной степени по-украински. Союзные махновцы — само собой. В отличие, естественно, от прекрасно говорящего по-русски белогвардейского населения Крыма — вплоть до простых солдат и, кажется, даже коня Абрека.

То есть — на символическом уровне этого фильма Крым захватывает практически армия украинских национал-большевиков. И тут особенно неслучайным представляется «подарочек» 1954 года, случившийся практически мгновенно вслед за переходом власти в СССР от грузинских коммуно-фашистов к украинским национал-коммунистам, которые им, т. е. СССР, в сущности, и правили — с известным и единственно возможным результатом.

… Короче говоря, не тот этот фил(е)м и лошадь не та.

Добрые люди порекомендовали картину 1950 года «Смелые люди» (лидер проката своего года выпуска!), где фигурирует большое количество чрезвычайно сообразительных коней. Он бы и по времени подошел, но есть две проблемы. Вряд ли бы какой-нибудь немец даже в детстве мог не обратить внимания на то, что воюют там против немцев же, а не каких-то «белых русских». И кроме того, тамошний главный конь именуется Буяном, из какового имени я бы лично смог протянуть ассоциативную цепь к Олегу только через известного персонажа «Олег Баян», что потребовало бы приписать нашему гостю интимное знание драматургии лучшего и талантливейшего из сыновей Кавказа, что само по себе возможно, но маловероятно: наш гость музыковед и знает в своей области удивительные вещи — даже Уствольскую, но — в своей. Впрочем, можно его спросить на всякий случай. «Служили два товарища» я ему даже на показ давать не буду, как собирался, — пустое это дело.

Спасибо всем, кто помогал.