Проходил мимо телевизора, где один еврей просыпался в обнимку с окровавленной конской головой, и вспомнил, как испытывал многотерпение franc_tireur (Сережа, привет!) пробами пера во всех мыслимых и немыслимых жанрах. В том числе почему-то и кинокритикой. Это было начало 90 гг., «Свобода» была в Мюнхене, русской службой заведовал Матусевич, а программу «Поверх барьеров» вел Сергей Юрьенен.

«КРЕСТНЫЙ ОТЕЦ» КАК ПРОИЗВЕДЕНИЕ СОЦИАЛИСТИЧЕСКОГО РЕАЛИЗМА

Из всех искусств для них важнейшим являлось кино.

Лозунг в прошедшем времени

Быть может, за то мы и любим — любили! — «Крестного отца» I+II: за что не могли себе позволить любить его структурные соответствия в собственной, нам прирожденной культурной, или, если угодно, массово-культурной реальности — тогда-не-знаю-когда, в той-не-помню-какой ушедшей под шипучую, черную как кока-кола воду Атлантиде советской цивилизации. Ибо «Крестный отец» (или, может, теперь лучше переводить «Авторитет» или «Пахан»?) — в тех своих двух, удачных фильмах — является ничем иным, как технически совершенным воплощением так никогда полностью и не осуществленной мечты Госкино — лироэпическим полотном о жизни вождя. В сущности, это историко-революционная классика, так до конца и не удавшаяся Эйзенштейнам, Козинцевым и прочим Чиаурели. Почему не удавшаяся — другой вопрос и другая история. Сейчас — про удавшуюся классику.
Читать далее →

Интервью с самим собой А. П. Цветкова

Алексей Петрович, смущает очень многое. И очень узкий взгляд на поэтическую ситуацию «начала перестройки» — человеку, который родился и вырос там, где я родился и вырос, оппозиция «Московское время» — концептуалисты (пускай Гандлевский — Пригов) кажется несколько несерьезной.И даже немножко смешно, как они там не поделили между собой иронию. И фиксация на Бродском (с оценкой которого я при этом практически полностью согласен, см. напр.). И даже Ваша характеристика Ваших же собственных стихов (последних лет перед тогдашним окончанием их сочинения). Это считаю важным, и свою точку зрения на сей счет извлекаю из аннотации, которую написал, когда номинировал «Просто голос» на «Национальный бестселлер» (уж не знаю, с какого похмелья тамошние дикие люди записывали меня первые два года «номинатором»):

Читать далее →

Вот он, красавец:

Может, и не вылетят, дети подземелья. А какая была команда в начале 90 гг. — полузащитника лучше Уве Байна я в жизни не видел! По сравнению с ним Зидан с Фигой тупые ремесленники. Немецкие футбольные комментаторы вообще-то страшно злоупотребляют словами «гений», «гениальный» и т.п. (собственно, это почти что единственная область жизни, где это понятие еще употребляется всерьез и «в настоящем времени», т. е. не применительно к патентованным историческим гениям), но Уве Байн был действительно гений. «Гений смертельного паса». В сборной у него не сложилось, и за границей его почти не знают. Тихий, молчаливый, аккуратно-усатый, затененный вечной небритостью брюнет, с как бы смущенным или смущенно смеющимся взглядом книзу в сторону (похожий взгляд в одном очерке для журнала «Юность» описывал когда-то Вас. Аксенов у Шуры Белова, центрового ленинградского баскетбольного «Спартака». Но это уже совсем другая история).

Франкфурт-на-Майне, магазин “СДЕСЬ ПРОДАЮТЬСЯ РУССКИЕ ТОВАРЫ”. О предлогах

Молдавское вино в форме виолончели лежа и сабли наголо. Киргизские сушки курчавыми гроздами. Казахские пряники, как гигантские мертвые жуки в полиэтиленовых пакетах. Но водка стоит молодцом — и в твердых блестящих футлярах, и в натянутых сетчатых маечках, и вовсе нагая.

Хозяйка, крошечная армянка из Сум, вся в пестрой слоистой одежде, — женщина-сумочка, можно сказать, — отворачивает голову и встряхивает молниеносными ушами. Ей очень хочется продать даме в голубых волосах коробку “Чернослива в шоколаде” с надписью золотым почерком: “Айва — символ вiльнiсти и незалежнiсти”.

Муж-сумец, похожий на дьячка из выкрестов, бережно устанавливает на полку книги, которые уже прочел: семитомное собрание сочинений Ивана Ле, “Целину” Брежнева и сборник “Почему мы вернулись на Родину”.

— Нет? Ну, как хотите… А тортика, вот, не желаете — “Триумф” восьмиугольный, из Украины! Харьковские торты шоколадно-вафельные и в Союзе самые лучшие считалися…

Взгляд ее отлетел от престарелой Мальвины, будто наткнувшись на что-то твердое, фарфоровое:

— А-а… вы, наверно, с России?

Март во Франкфурте. После долгой, как ни странно, зимы

Наутро с газонов исчез снег; запахло кипяченым бельем.

Под стеной зоопарка лежали маленькие разноцветные говна.

Одна женщина (говорят, стюардесса) шла мимо них в сторону какого-то свана или хевсура в летном полушубке, с такой силой двигая под плащом ягодицами, что у плаща шевелился воротничок.

Несколько казахов в стеганых ватниках и штанах из того особого синего х/б, что после второго надевания начинает казаться совершенно обспусканным, собирали говна на двухколесные подносы с длинной ручкой, давая им при этом отдельные имена. Например: “А это еще что за сизомудия такая?!”

Вдруг одновременно со всех сторон, но неизвестно откуда запели птички. В сущности, птицы пищат, как резиновые игрушки для ванной — вот и все ихнее пение. Кроме, конечно, орлов из застенного вольера, копающих клювом в подмышке, и сороковорон, крупно качающихся на голых остриях деревьев — в потечно синеющем небе. Те кричат по-человечески. Но сегодня они почему-то молчали.

HIRNEOLA AURICULA-JUDAE

О, где ты прячешься, душа, подумал человек.
Он сел в трамвай читателем распахнутой газеты
(Как Иванов, хоть был скорее Шмидт).
НЕТ ЕЕ НИГДЕ, вот что он прочитал, ВЕЗДЕ ЕЕ ОТСУТСТВИЯ ПРИМЕТЫ.
Так физиолог (не Павлов, нет, другой, скорее Шульц) в газете написал.
(Он, кстати, ехал и не знал, что он столбцу подобен сам
Внутри трамвая с на боку рекламой
Газеты той же самой.)

…МЫ ДУМАЕМ, ЧТО МЫ ДУМАЕМ, А МЫ НЕ ДУМАЕМ! –

Он поднял взгляд, увидел крупный снег.
Весь город побелел, подобно лесу замолчал.

…МЫ ЧУВСТВУЕМ, ЧТО МЫ ЧУВСТВУЕМ, А МЫ НЕ ЧУВСТВУЕМ! –

Вот что он прочитал. Потом подумал: ну куда, зачем я еду?
Он разлюбил себя, он вышел в непогоду.

Он вышел в снег. О, ты, подобье мозга,
Подумал он про город почему-то.
Он в сад вошел, прекрасный и промозглый.
И он сказал: о уходи, ужасная минута.

И он подумал: хорошо, пусть так,
Пусть жизнь моя пустяк,
Но если мне в газете пишут, что СМЫСЛ НЕ СМЫСЛ, что СМЕХ НЕ СМЕХ,
То что-то же должно быть смыслом или смехом?

Так быстро зимняя упала темнота,
Что он в саду остался,
Он к дереву ладони приложил,
Его теплом хотел согреть он руки.
О, дерево, печаль моя не та,
Что мог бы я тебе ее… и в звуке…

Он вдруг заметил, что темно,
И что домой пора давно.

Облеплен голос пустотой,
Так он сказал, она среди вещей.
Никто не слышит голос твой –
Лишь гроздь — на черной бузине — иудиных ушей,
Да и они в моем убитом декабре
Прислушиваются лишь к стволу, к его коре.

Какою прихотью глупейшей
Я вызван был в полночный сад?

Свет, обожженный сам собой,
Свернулся в тубочку грибную,
И сам собой и сам с собой
Заводит музычку губную.

Мелькнет бродячий драндулет:
Смех, пляс, шум – смолк, лошадка скачет,
Хомячьи щеки округлит
Дудец неслышный — утро, значит.

Он сел в трамвай, куда ж нам плыть?
Так он подумал и заплакал.

Северное море. У белых чаек черные ладони

На пляже было так холодно, что немцы купались одетыми.

Вода от недавнего дождя увязает на листьях полупрозрачными сгустками. Елки похожи на расшнурованные кипарисы (и обратное верно). В полосатых полупалатках полулежат отдыхающие в полушубках и читают скрипящие суперобложками книги. Рядом стоят собачки с длинной бахромой по бокам.

В дюнах, перевитых блестящей травой, качается старый ветер.

Вдоль моря шла барышня, пытаясь шевелить бедрами, которых у нее не было, в результате чего все ее долгие ноги волновались от лодыжек до лядвий в плоскости, поперечной движению.

Над прибоем медленно кувыркаются белые чайки — показывают свои иссиня-черные ладони.

Автостоянка на холме. Кириллица и латиница; гласные и согласные

Перед небом, перед его сухо лиловеющей кожей (справа уже взрезанной и кажущей кровавую мышцу) — женщина в контражуре, как большое русское У: с как бы подтянутой к подбородку грудью и узким, свернутым ветром подолом. Рядом курсивной капителью немецкая J: муж.

…А сейчас еще и детки ихние из машины повыбегают, все как один похожи на i или же иные строчные гласные…

Из машины, выбодав дверцу, выбежали двe лабиринторылых собаки и уселись друг против друга, как большое немецкое R и зеркально от него отраженное русское Я. С отбивными языками и раскачивающимися ощечьями.

Глаголи фонарей тихо загораются над покоем стоянки.