Ухудшава.

Но придумывать фамилии — труд неблагодарный. Жизнь все равно придумает смешнее. Вот, например, самого богатого человека Эстонии зовут Тоомас Аннус. И вид у него соответствующий.

Почему-то уже несколько дней преследует словосочетание

престарелые ленинградские бандерши

Престарелые ленинградские бандерши обоего пола представляют себя некоей помесью Муравьева-Апостола со Степняком-Кравчинским и Ивановым-Разумником, живут с отложений и с того, что подкинут удачно определенные на содержание девушки. Обожают выступать в прессе и по радиотелевидению с позиций оскорбленной невинности. После первой же рюмки охотно показывают место, куда — несмотря на клеветнические измышления подкупленных известно кем недоброжелателей — есть куда ставить пробу.

переданный тогда же (уж не знаю каким образом это оказалось возможным) по радио ««Свобода»». Я его не правил особо, слегка только почистил и ввел несколько пояснений в местах, тогда казавшихся не требующими пояснений.

Текст, к сожалению, все еще актуальный. Еще двадцать пять лет примерно будет актуальным (если мы исходим из сорока лет блуждания по пустыне с целью дождаться полного вымирания рожденных в рабстве, как нас учат мудрецы о смысле блуждания евреев после бегства из Египта). А может, и дольше —- продолжительность жизни все же заметно увеличилась.

Текст этот — не повод для полемики (вступать в которую не стану), а повод для собственных размышлений (если найдется кто-либо, к ним наклонный и способный).

О НЕАДЕКВАТНОСТИ

Иногда мне кажется, что главное несчастье России и российского человека, несчастье, из которого проистекают и большие исторические катастрофы, и мелкие личные неприятности, — это умение выдумать самого себя, причем попервоначалу из каких-нибудь серьезных, взрослых, политических соображений, а потом в эту выдумку по-детски самозабвенно поверить. И хитрые выгоды оборачиваются в конце концов дурацкими пенями и проторями. За примерами ходить недалёко — выдумали в свое время большевики про «Союз нерушимый республик свободных» и обдурили множество народу, развязали себе руки для территориальных захватов, восстановили по площади Российскую империю и увеличили ее. Я бы даже сказал, преувеличили ее (но не намного). Но вот настало время ранней дряхлости и необходимости (или того, что они по скорбности ума своего сочли необходимостью) что-то отдать и уступить. И что же оказалось? Читать далее →

Снежного человека действительно легко узнать по походке — летом. У него ноги текут.

А зимой — снежного человека узнать невозможно. Если, конечно, идет снег. Если же снега нет, то нет и снежного человека. Он еще не выпал.

«Чем больше я узнаю людей, тем больше я люблю собак», — сказал Артур Шопенгауер.

«Чем больше я узнаю Россию, тем больше люблю Украину», — сказал Алексей Цветков.

Ну зачем же так обзываться?

В написанном Дм. Кузьминым некрологе безвременно скончавшегося М. И. Шапира я обнаружил упоминание о статье последнего «У ИСТОКОВ РУССКОГО ЧЕТЫРЕХСТОПНОГО ЯМБА:
ГЕНЕЗИС И ЭВОЛЮЦИЯ РИТМА (К социолингвистической характеристике стиха раннего Ломоносова)», где доказывается, что восшествие на престол Елизаветы Петровны принудило Ломоносова к отказу от требования полноударности ямба в торжественной оде (т. е. к разрешению пиррихиев, без которых имя новой императрицы в оду ну никак не укладывалось, даже в виде Елисавет).

Заканчивается эта восхитительная статья гипотетической частью: что случилось бы с русским стихосложением, если бы Елизавета не взошла на престол (или это случилось бы значительно позже). Тогда требование полноударности четырехстопного ямба осталось бы в силе, Ломоносов изощрился бы в написании выдающихся образцов такого рода ямба и, при определяющем влиянии как теории, так и практики Ломоносова на русское стихосложение, ««мир и история мира были бы», как говорится, «не те». Какими они были бы, неведомо, но несомненно, что другими. В частности, мы не имели бы ни «Онегина», ни поэмы о Медном Всаднике — их стихотворная форма (25—30% полноударных строк) неразрывно связана с содержанием: увеличение доли стихов I формы хотя бы в полтора раза коренным образом отразилось бы на лексике и фразеологии произведений. Если воспользоваться логикой Востокова (1817, 28 примеч. *, 55—56), заслужившей одобрение Жирмунского (1968, 14), то можно, например, предположить, что русская поэзия, подобно немецкой, в поисках ритмического разнообразия в более сжатые сроки совершила бы переход к тонике или даже к верлибру».

Может быть, эта статья (опубликованная в 1996 г.) всем известна и я ломлюсь в открытые ворота, но удержаться и не порекомендовать ее всем заинтересованным лицам я не мог — ход мысли уж больно прекрасен. Я на такие ходы и сам исключительно падок. А также и на обратные: в свое время я пришел к убеждению, что даже название страны — Россия — приобрело свою известную нам окончательную форму, т. е. с ударением на предпоследнем слоге, потому что именно в такой форме оно наиболее удобным способом умещается в одический ямб на «значащие» окончания строк и прекрасно рифмуется с прилагательными женского рода множественного числа — «огневыя», «ветровыя» и т. д. До того страна, несомненно, именовалась Рóссия (недолго, но это другой разговор), что вполне соответствует схеме названий стран в русском языке: Фрáнция, Àнглия, Итáлия — с ударением на корне.

Так или так, прямым ходом или обратным: ода XVIII века является ступицей колеса русской истории.

Но, будучи не филологом, а сочинителем, никаких доказательств для вышесказанного я искать, разумеется, не стал, а просто вставил это рассуждение в роман «Новый Голем, или Война стариков и детей». Лично мне и в статье Шапира результаты подсчетов ямбических моделей без особой надобности — само исходное утверждение убедило мгновенно и не потребовало доказательств. Что не означает, разумеется, что я против таких подсчетов или пренебрежительно к ним отношусь — упаси бог. В других случаях я их с интересом читаю и обсуждаю с друзьями за рюмкой чая «Пирамида».

о статуе Свободы. Статуя, как известно, работы скульптора Бартольди.

Этот Бартольди вообще был Церетели своего времени. И особенно места. Весь город Кольмар (откуда он родом) заставлен вышедшими из-под его киянки монументами (надо отдать ему должное, довольно небольшого размера и часто в комплекте с фонтаном), изображающими местных исторических деятелей. А в доме семьи Бартольди находится музей Бартольди, где этого добра видимо-невидимо. Но мы туда, конечно, не пошли, а только заглянули во двор, где три каменные тетки держали/делили на троих земную сферу.

А почему бы, кстати, Церетели не подарить Америке Статую Необходимости? Если Статуя Свободы стоит во рту, то Статую Необходимости можно было бы разместить в заднепроходном отверстии Америки, в Сан-Францискском заливе. Ск-ск… бррр! Напишем лучше грамотно: в Сан-Францисском заливе! На острове Алькатрас, скажем.

Или Алькатрас сам по себе является Монументом Необходимости? Или — все же Свободы?

Приехали глубоко ночью.

Всем поздравившим с рожденьем — и в комментариях к предыдущей записи, и в собственных журналах — настоящим адресуется глубокая благодарность и невыразимая растроганность поздравленного.

С впечатлениями и картинами поездки не знаю, когда разберемся — первым делом, увы, самолеты.

Но лавочку, тем не менее открываем.

Последние по времени стихи Сосноры, которые мне действительно, по большому счету нравились, датированы началом семидесятых годов. Проза его мне не нравилась никогда, никакая.

«Лично» я с ним незнаком и знаком не был, «вживую» наблюдал лишь несколько раз в самом конце 70 гг., за полгода примерно до его болезни: шел набор в новое ЛИТО, взамен распущенного мэтром. Я сразу же решил не оставаться, но наблюдал с большим интересом. Человек В. А. был блистательный и оснащенный абсолютным слухом на стихи. Слухом этим он, впрочем, не особенно пользовался — как и многих поэтов романтического склада, чужие стихи его нисколько не интересовали. Но когда все же высказывался — глубина технического, практического понимания поражала. Неискренние похвалы давались ему (в отличие, скажем, от Кривулина) с ощутимым трудом, даже когда речь шла о стихотворческих барышнях с перспективой разработки по контуру тела. Механизм стиха он понимал, как будто сам его изобрел. Что, впрочем, в более поздних книгах сказалось скорее печальным образом — порождающие алгоритмы там слишком осознаны, да и очевидны. Впрочем — чудеса всегда бывают! — в последние годы стихи вдруг снова задышали, зазвенели, хотя бы отчасти напоминая те давние, любимые…

Единственный разговор, который у меня с ним тогда состоялся, был неправдоподобно, нечеловечески глуп (с моей стороны, конечно). Шли от ДК им. Цурюпы к метро «Балтийская». Я сказал: «В. А., а я вчера слышал, как Бродский по «Голосу Америки» назвал Вас среди лучших русских поэтов». Я хотел сделать ему приятное (!). Соснора коротко поднял голову и ответил: «Еще бы ему меня не назвать!» Но и сам знал, конечно, что мог бы и не называть. Да чаще всего и не называл.

Во «Всадниках» и вокруг есть волшебные стихи. В «Кристалле» меньше и по-другому — но тоже. В целом, таких стихов имеется в количестве достаточном, чтобы можно было с чистой совестью считать Виктора Соснору большим русским поэтом. Понятно, речь идет только о моем личном восприятии и о моей личной совести. Ни первого, ни второй никому не навязываю.

Но сегодня я хочу сказать другое и о другом: Виктор Александрович, я восхищаюсь Вами.

со своей стороны обращаю внимание на то, что

«БАРДАНАШВИЛИ ПРИШЕЛ НЕ ИЗ КОСМОСА».

Я его видел, этого композитора Барданашвили, лет десять назад на фестивале современной русской музыке в Локкуме. Веселый и шумный человек, не вызывающий никаких подозрений в пришествии из космоса. И композитор хороший.