в «Новой серии» «Нового издательства» книг

Сергея Стратановского «Оживление бубна»:


и
Александра Миронова «Без огня»:

Книгу Стратановского я, к сожалению, еще не читал, но насчет книги Миронова могу гарантировать: это огромное событие! Достаточно было бы и самого факта, что наконец-то вышла книга одного из самых значительных поэтов нашего времени, что в ней собраны как новые его стихи, так и очень ранние, «новонайденные» в авторских архивах. И несколько волшебных стихотворений 70-х гг. Но смесь получилась взрывчатая, воздействие книги — особое и требующее особого осмысления! Чем мы и будем заниматься. Но сейчас — просто порадуемся.

в «Букнике»: «Как было весело умирать, или Название Лауры»

или как-то так. Тоже «не порхает», как говорила Э. Л. Линецкая (не помню кого цитируя), но, мне кажется, всяко лучше, чем «Лаура и ее оригинал». Речь вообще-то просто-напросто о том, что имеется некий роман под названием «Моя Лаура», а прототипом этой Лауры является некая Флора, дамочка отдаленно-русского происхождения, стервозно-профурная жена одного несчастного, старого, толстого и полубезумного человека, крупного ученого-невролога Филиппа Вильда. Роман написан одним из Флориных любовников и роман этот в нашем, недописанном романе все читают — и несчастный муж, и вроде как вполне счастливая жена. Вообще, есть всякие предположения по поводу предполагавшегося разворота — несомненно, весь механизм романа у Набокова был придуман еще до того, как он сел писать свои карточки — но из имеющегося текста ничего особо не вывести, кроме вышеизложенного.

Т. е., возвращаясь к названию, по-русски всё же или «прототип», или — если охота попышнее — «прообраз» Лауры , но «оригинал» я бы ни при какой погоде не сказал. Оригиналом Чацкого считается свихнувшийся на почве эпатажа московских барынь Чаадаев..? Нет, никогда — ни оригиналом, ни подлинником в этом случае Чаадаев не называется!

«Прообраз Лауры» — вероятно, слегка пышновато, но учитывая, что по-русски, вероятно, Лаура всё же тихо-узуально ударяется на «у», то вроде даже и ничего звучит, может, даже и лучше, чем «Прототип». И даже наверняка.

Итак, В. В. Набоков «Прообраз Лаýры».

Собственно, как раз она, Флора эта, типичная набоковская стервоза, и есть «Лолита» из предыдущей записи — Лолита, давшая Гумберту Гумберту (называемому здесь Губертом Г. Губертом) по яйцам. Впрочем, не уверен, что так бы оно осталось и в окончательной редакции — пресловутая «Моя Лаура», в некоторых общих очертаниях своей бестселлерной истории подозрительно напоминающая «Лолиту», скорее всего, вобрала бы описание детства героини, пародирующее собственный «хит» автора по известному пушкинскому принципу: «Если бы Лукреции пришла в голову мысль дать пощечину Тарквинию». То есть, удар по яйцам стоило бы передать Лауре. Да и описывается Флора в первых, еще очень связных по тексту карточках — и, кстати, замечательно описывается: голое женское животное! — от имени и через зрение некоего любовника, лежащего с ней в одной постели, т. е. как бы автора романа «Моя Лаура». Впрочем, не будем гадать, ни к чему это не ведет. Незачем это и совершенно ненужно…

В смысле названия — да, странноватое, на мой вкус, решение приняли г-да Набоков-юниор и Барабтарло. Всё остальное, вероятно, особых проблем для перевода не представило. Этого остального не очень чтобы и много и написано оно сравнительно просто (я читал преимущественно немецкий перевод, но заглядывал и в карточки). Видно, кстати, что Набоков сознательно пытается писать простыми предложениями, даже, кажется, заметил пару решительно зачеркнутых фирменных описательных эпитетов. Ну, это, конечно, относится к более или менее «готовым» участкам текста. Их немного, по оценке издателей общий объем на карточках должен составлять ок. 30-40 % предполагаемого объема романа. Исходя из планировавшихся 200 страниц. Более или менее связных кусков и того меньше — навскидку, не больше двух третей этих карточек (оценено щедро!). Так что говорить в связи с этой книгой о «последнем набоковском романе», даже о «проекте романа», даже представлять его себе мысленно, этот роман или этот проект — с моей точки зрения, совершенно бессмысленно.

Никакой это не «Прообраз Лауры», а «Праобраз прообраза Лауры». Или, может быть, «Праобраз Лауры».

Да и Лаура эта, и будь она хоть Флора, хоть Лора, а хоть и еще кто-нибудь, но на самом-то деле в наличесттвующем тексте, т. е. в том, что я прочел, не особо существенна. Этот наличествующий текст представляет собой особую, самостоятельную, не уверен, что чисто литературную, не уверен даже, что вообще литературную, но очень существенную (ставшую для меня существенной) субстанцию. Не могу сказать, что я получил удовольствие или что мне было интересно. Не могу сказать, что я был потрясен или «перепахан». Но эта книга стала частью меня. Думаю, надолго, если не навсегда.

Безотносительно к проекту романа, т. е. безотносительно к Лауре и ее прототипу Флоре, фактическая книга, полученная в результате всей этой выдающейся коммерческой операции, производит очень сильное впечатление. Даже несмотря на эту коммерческую операцию. которая, конечно, вполне достойна любимого В. В. Набоковым Остапа Бендера: выпуск массовыми тиражами на всех основных языках мира стопки черновиков, которые в нормальной ситуации — и принадлежи они хоть какому мировому гению — попали бы в академическое издание какого-нибудь заштатного университета и изучались бы до упора, никем, кроме специалистов и «фанатов» не замеченные! А сейчас это будут читать (а главное, покупать) люди, для которых не то что этот, в сущности, весьма в результате авангардистский и не имеющий никакой повествовательной ценности текст сложноват будет, но, с учетом нынешнего повсеместного одичания и потери способности сосредоточения, даже и какой-нибудь «меланхолический доктор», не говоря уже о троечниках-Гемингвеях и двоечниках-Шолоховых. Сколько терпения, выдержки и воли нужно было, чтобы дождаться сегодняшнего дня (точнее, дня через 5 дней — официально книга выходит 17-го ноября)!

В чисто коммерческом смысле вся эта многоходовая, многогодовая комбинация увенчивается, конечно, объявленной только что продажей рукописи, т. е. знаменитых карточек.

Впрочем, совершенно не жалко. Что называется, и на здоровье.

Еще раз должен сказать, что эта книга, та, которая есть — в высшей, конечно, степени, необычная книга, книга с переменной плотностью ткани — от почти обычной через жидкую марлечку и до огромных зияний — производит очень сильное впечатление именно как книга, а не как «набоковская стройплощадка», что с подачи издателей повторяется едва ли не во всех рецензиях.

Как таковая книга эта —страшная и печальная, ведь это даже не книга об умирании человека, Филиппа Вильда, а точнее, Владимира Набокова. А как бы прямо отпечаток, след этого умирания. И даже больше того…

Разумеется, героем этой книги является никакая не Флора, а ее муж, знаменитый Филипп Вильд, или, как он, кажется, наывался в исходном варианте, Филипп Никитин (говорят в примечаниях, по второстепенному персонажу «Анны Карениной» — врать не буду, не помню). Брезгливое отвращение к себе, к своему телу, к материи себя составляющей как таковой, попытки разными экспериминтальными способами добиться постепенного исчезновения собственного тела — с пальцев ног начиная — и одновременно страх перед этим исчезновением; а потом, по всей видимости, начинающаяся страшная болезнь…

В этой книге Флора с ее равнодушным блядством, с ее появлениями и исчезновениями, даже с ее намечающейся гибелью на швейцарской ж/д станции, именующей себя Секс, с романом о ней, что бы там ни было написано, на коленях — это просто один из болезненных видов проявления умирающей материи, не больше того.

Сама форма книги — стопка карточек: сначала связный текст, потом отрывки, потом наброски, потом отдельные слова — не что иное, как поступательное ослабление материи, жизни, текста… Физически ощущаемое…

Судя по тому, что в качестве одного из послесловий поставлена выборка цитат из бойдовской биографии, коротко и страшно, с короткими и страшными подробностями излагающая хронологию набоковской болезни и смерти на фоне попыток сочинения «последнего романа», сами «авторы книги», т. е., скорее всего, Д. В. Набоков и его советчики, прекрасно понимали, чтó они сделали (хотя не признаются, конечно же, никогда) — они вынули из швейцарского сейфа и опубликовали массовым тиражом на всех языках мира умирание Набокова.

это Лолита, которая дала по яйцам м-ру Г. Г. (здесь его зовут Губерт Губерт)?

«Русский Гулливер» сообщает о выходе книги стихов

Ольга Мартынова. О Введенском. О Чвирике и Чвирке. Исследования в стихах / «Русский Гулливер». – М.: Центр современной литературы, 2010. – 76 с.

Читать PDF книги можно здесь.

Поздравляю — от своего имени и от имени «Новой Камеры хранения» — автора и издательство.

Во-первых, поздравляю всех «людей русского мира» (а людей нерусского мира и нелюдей русского мира — не поздравляю!) с прекрасным праздником — освобождением временной столицы (потому что вечная столица России еще не была построена) от людоедов и книговаров.

Во-вторых, пришла книжка — т. н. «последний роман Набокова», овеянный легендами, как написано на задней обложке. В немецком, в данном случае, переводе. Я к этому роману или, точнее, к овеиванию его легендами имею если не отчасти отцовские, то отчасти первооткрывательские чувства. Книжка сделана по такому принципу (вероятно, он будет общим для всех переводов) — слева на развороте фотографическим способом изображена каталожная карточка с набоковской записью, слева — ее перевод.

В общем, можно сказать, что Набокова нынче издают как Льва Рубинштейна, у которого таким образом как бы задним числом отняли первородство. Скоро, того гляди, выпустят пластинку: «Владимир Набоков поет песни из репертуара Марлен Дитрих».

Русский перевод, говорят, доверен г-ну Г. Барабтарло. Надеюсь, он тоже будет опубликован, как и это очень интересное (без шуток!) интервью, в «авторской оргографии» г-на Барабтарло, включающей в себя, по всей видимости, и такие обаятельные особенности, как «несовсем».

Ну что ж, посмотрим, кто кого сборет «в карточки»: Барабтарло Рубинштейна или Рубинштейн Барабтарлу (пардон, это авторская орфография — я фамилии на о иногда склоняю, если без г-на: Шевченку, Литвиненку, Барабтарлу… Или всё же Барабтарла, Микельанджела?)

В-третьих, после вчерашнего вечера ФК «Бавария» хочется временно, до лучших дней переименовать в ФК «Баравия». Не знаю, что это значит, БАРАВИЯ, но звучит подходяще к данному случаю.

А кони, конечно, орлы! Ну, чуть-чуть недоорлы, конечно, но в следующем году мы получим ослиное мясо в Лиге Чемпионов и горько пожалеем о конях. (Примечание: Тем, кому предшествующая фраза непонятна, задумываться о ней и не стоит: стало быть, она не для них.)

не статьи Ольги Мартыновой о возвращении советского вкуса, как можно было бы легко предположить, а «Евгения Онегина», набоковского, само собой разумеется, принес сегодня добрый франкфуртский почтальон — толстая коробка с двумя томами в ней: который потоньше — перевод перевода, который сильно толще — перевод комментария. И трогательная открыточка в качестве привета от издательства: маститый энтомолог в трусах. Поскольку сканера у меня сейчас нет, решил поискать эту фотографию в сети, но нашел вместо нее вот какую:

Трогательный, доцифровой монтаж, насколько я понимаю.

Думаю, картинку эту можно назвать так:

В Швейцарии прозрачной мы умрем

опубликован «Введенский» Ольги Мартыновой (со статьей Виктора Бейлиса, что очень правильно). Это как бы «предпубликация» в ожидании скорого выхода в серии «Русский Гулливер» стихотворной книги Ольги Мартыновой, состоящей из двух поэм, или ораторий, или, скорее, из двух «исследований в стихах» — этого, о Введенском, и второго, о Чвирике и Чвирке. К каждому «исследованию» прилагается по замечательной статье Виктора Александровича Бейлиса. О выходе книги будет сообщено особо.

Наталия Черных, «хозяйка середины мира», сообщая о публикации, очень изящно и очень содержательно написала об этом сочинении в своем журнале.

А вот очень любопытное, с моей точки зрения, интервью Сергея Пархоменко — достаточно внятно и откровенно объясняющее некоторые механизмы российской издательской жизни. С Пархоменко я когда-то, когда я был молодым драматургом, наезжавшим два раза в год в Москву «на сессию», а он — молодым завотделом публицистики отраслевого журнала «Театр», был очень вскользь знаком, но потом с ним не сталкивался и был совершенно не в курсе его карьеры.

Я бы сказал, что это интервью подтверждает некоторые мои общие представления, подозрения и гипотезы, с этой жизнью связанные. Процесс издательской монополизации всюду приводит к созданию издательских концернов, внутри которых существуют различные и в разной степени самостоятельные редакции, издательства, серии и т. д. В Германии таких концернов три-четыре или четыре-пять, включая международно действующие «Рэндом Хауз» и «Бертельсманн». Или даже больше — но не все из них выходят в сегменты «серьезной литературы», ограничиваясь беллетристическим и документальным массовым продуктом. И этого маловато, и это приводит к существенным негативным воздействиям на «литпроцесс», даже если учесть, что в Германии сохранился еще достаточно широкий слой «средних издательств», а именно они и транспортируют «литературную литературу в пределах читаемости», т. е. приличного качества литературу для образованного класса, и очень много маленьких и мельчайших издательств, обеспечивающих «питательный планктон» и существование малых жанров, в первую очередь поэзии, которую «средние издательства» печатают в очень небольших количествах.

В России же дело сейчас явно идет к тому, что скоро всё — за исключением нескольких отписочных и действительно ни на что не влияющих издательств и откровенно некоммерческого сегмента — укроется под «крыши» двух-трех книгоиздательских концернов, которые еще к тому же, как недвусмысленно показано в интервью Пархоменко, контролируют книготорговлю (насколько я понимаю, через опт).

Конечно, всякое явление определяют своим одновременным действием различные факторы, находящиеся в различных плоскостях, и я совершенно не склонен к вульгарному социологизму и экономизму. Но к невульгарному все-таки склонен: уже описанная ситуация является, так сказать, социально-экономической базой картины, описанной в знаменитой статье. Что, конечно, совершенно не исключает возможности создать внутри одного из этих концернов хорошее и даже прекрасное издательство, чего я Сергею Пархоменко и желаю, и даже уверен, что это ему удастся — человек он и всегда был толковый, а из этого интервью как-то интонационно следствует, что это качество ему удалось сохранить.

Дело прежде всего в общей тенденции к монополизации. Все-таки одно дело машиностроение, а другое — книгоиздание. Как бывший экономист думаю, что укрупнение в промышленности и сельском хозяйстве — вещь и вообще, и особенно в конкретных условиях не-обходимая и необходимая. Но к книгам это никак не относится. На месте антимонопольной службы я бы очень сильно задумался хотя бы над тем, что книготорговля должна быть законодательно ограждена от контроля со стороны издательств (и наоборот, конечно).

Хочу еще обратить внимание на то, что от двух концернов только один шаг к одному концерну, а социально-экономическое устройство Советского Союза и описывается, в сущности, в виде гигантского концерна, которому все принадлежит. И все издательства, и все книжные магатины, и все газеты с журналами.

Думаю, никто из людей в твердом уме (нынешних большевизанов в их число я никак я не включаю) такого развития не хочет.