ДВАДЦАТЬ СТИХОТВОРЕНИЙ ИЗ ЧЕТЫРЕХ ДЕСЯТИЛЕТИЙ вашего корреспондента,

т. е. по пять стихотворений на каждое десятилетие.

Ты просыпаешься, когда от тиса хрящик
Смутнеет за стеклом и весь небесный ящик
Слегка приоткрывается в окне, —
Ты видишь серый свет, рассыпанный по мне:
Как бы сухой песок упал на лоб, на веки,
В ушную раковину, будто порох некий —
То времени труха, секунд мельчайший бой;
Ты наклоняешься, и темнота с тобой;
И чувствую во сне, в бессонном сне бесслезном,
Касанье с дуновеньем бесполезным:
Нет, этот прах не сдуть. Но счастье — этот стих:
И губ твоих тепло, и холод губ твоих.

6.V.2011

где ваш корреспондент принимал участие в дискуссии на тему «Существует ли восточноевропейская литература». Вопрос, по всей видимости, того же свойства, что и «Были ли американцы на Луне?» или «Существовал ли Осама Бин Ладен?» (мои ответы: «да, если смотреть с запада на восток», «нет, никогда» и «возможно».)

Зато гостиница была у самого парка Сан-Суси, в котором мы не бывали года с 1993, когда там царила полная разруха, не думаю, что прямо гэдээровского, но скорее переходного происхождения.

Сейчас, конечно, все приведено в полный фрицевский порядок, осталось буквально пару ерундовинок каких-то подреставрировать и/или подделать (и один большой кусок Нового дворца еще стоит в виде бетонной коробки).

Парк упоительный, нечего и говорить. Конечно, нет в нем метафизического пространства Павловского парка, и душа старого Фрица не живет здесь до сих пор, как живет душа Великого Петра в нижнем Петергофском парке, где ты чувствуешь присутствие хозяина дачи везде — в каждом дереве, в каждом фонтане, в каждом маленьком дворце, а в царскосельском Екатерининском парке есть расстрелиевский дворец, который бы и пустыни Монголии превратил в место счастья, но в целом, как комплекс своих ландшафтов и зданий, Сан-Суси, конечно, более чем прекрасен. И несмотря даже на очень низкое качество садово-парковой скульптуры — у всех совершенно одесские ноги! Но, может быть, Фридриху Великому именно такие каменные мяса двойного-полуторного размера и нравились в свободное время.

Что фотоаппарат забыли, пожалел, однако, только два раза — один раз у чайного павильона (т. н. «Китайский дом») с его огромными золотыми китайцами:

,
а второй — у совершенно волшебного конного памятника Фридриху: крошечный, с крошечным личиком под треуголкой, на крошечной лошадке, опирающейся животом на некую тумбочку, ибо скульптор отнюдь не был уверен, что она у него будет стоять не падать; и по той же причине к подъятым копытам приращены какие-то подпорки. А какое лицо у лошади! Почти лубочное! Ноздри, как у двухстволки, и грустная мысль: «Боже, что я тут делаю?» По сравнению с этим памятником маршал Жуков верхом на лисице (или собаке) у Исторического музея в Москве — просто шедевр скульптурного мастерства.
Вот этот мой отныне любимый памятник на фотографии 1972 года, т. е. из гэдээровских еще времен:

А вот сейчас:

ДОПОЛНЕНИЕ: Кто, понимающий по-немецки, желает послушать краткий отчет радиостанции «DeutschlandRadio» о мероприятии, тому тыкать сюда.

Альбом Мих. Шварцмана, купленный для нас на выставке в «Галерее Лазарева». Альбом, по-моему, очень хороший.

Шварцман был всегда очень важен для Елены Шварц, она считала его великим гением и, в общем, всем тем, чем он себя сам считал. В смысле изобразительного искусства у меня никогда не было ни такого внутреннего интереса, ни такой внутренней уверенности в своем суждении, как по отношению к литературе, поэтому я охотно соглашался бы с Леной, если бы не был по натуре «цулохешником» (от евр. «аф цулохес», «назло» — так назвала меня старшая сестра моей бабушки, тетя Хана, к которой меня еще в очень нежном возрасте отправили один раз в г. Рогачев Гомельской области на лето). В общем, был у меня насчет Шварцмана некоторый неформулируемый протест.

Но просмотрел я этот альбом и как-то совсем примирился с работами Михаила Шварцмана. И даже полюбил их, на что, в сущности, уже не надеялся. Просто я вдруг увидел, что конструкции Шварцмана собраны из элементов московского деревянного полупригородного «халтурного» жилья — дверей, ступенек, балкончиков, коридорчиков, наличников, сохраняющих и в перекомпонованном состоянии всю свою деревянную малеевскую и останкинскую еврейскую теплоту.и кровность.

И лицом (взглядом, в первую очередь) напомнил мне Шварцман о Борисе Понизовском (которого Лена по разным причинам не любила) — думаю, такой же он был «потерявшийся цадик», каким был Борис и какими были многие из этих огромноголовых, яростноглазых, окруженных солнечным сиянием бород потерянных или, скажем, заблудившихся гениев.

Не знаю, может быть, и счастливее были бы они, коли остались бы при своем — в каких-нибудь перебравшихся в Америку или Палестину «дворах» и «шулах», чем на путях создания «иератического искусства» и «универсального театра». А может быть, и нет, не знаю…

Но в том, что «потерянные хасиды», простые танцующие перед цадиком евреи, были бы счастливее в Бруклине и Иерусалиме, чем в «Клубе-81» — вот в этом я абсолютно уверен. Особенно, когда иду по Меа-Шариму и узнаю эти полуслепые хазарские лица под черными шляпами… Ах, Володя, Володя…

Ну ладно, мы сейчас всё же о Шварцмане. Совершенно замечательный художник, на мой вчера сформировавшийся вкус!

Блаженный-блаженный, а мыла не ест — прекрасная пословица, за которую, пользуясь случаем, благодарю Надю, жену Е. Б. Рейна, обильно и всегда к месту использовавшую ее для характеристики различных современников (дело было много лет назад на русско-немецком семинаре «Поэты переводят поэтов», в котором принимала участие и Ольга Мартынова; Ваш корреспондент подъехал на заключительный банкет).

из Петербурга.

В первую голову, конечно, часть авторских экземпляров «Стихов и других стихотворений».

Но и прочие книги и журналы, с которыми будем разбираться последовательно, если будет с чем и зачем.

Пока что освоил толстенную квадратную книгу «Лица петербургской поэзии. 1950 — 1980-е». Это, в основном, автобиографии, к которым прилагаются пять дисков с авторским чтением (один из них архивный, с чтением Аронзона, Ал. Морева и т. д.). По поводу такого рода проектов лучше всего высказался один известный ленинградский остряк (если уж поэзия петербургская, то пусть остряк будет ленинградский):

Но справедливости ради необходимо сказать, что в книге обнаруживается много важных сведений и драгоценных свидетельств — преимущественно, конечно, о 50-60-70-х гг. и об их людях. В том числе и вещи, которых я не знал, например, об Аронзоне.
Фотографии — само собой: есть замечательные. Стихи (напечатаны стихи, звучащие с компакт-дисков) — тоже есть замечательные и даже не так мало.

Интересующиеся найдут под загибом автобиографию вашего корреспондента, помещенную в этом издании (тираж 300 экз.). Точнее, это, конечно, не автобиография в собственном смысле слова, а ответы на предложенные составителем вопросы или развертка предложенных составителем опорных точек изложения.
Читать далее →