Читающим по-немецки

Во франкфуртском сетевом журнале «Фауст» интервью с вашим корреспондентом. Здесь же, кстати, — лаудация или лаудацио (т. е. похвальная речь при вручении литературной премии) берлинской писательницы и поэтессы Урсулы Крехель по поводу вручения мне в прошлом году премии им. Хильды Домин, а также и моя собственная речь на вручении (ну, ту я публиковал и давал ссылку когда-то).

Здесь же заодно всякие прочие материалы к моей скромной персоне, в т. ч. небольшая проба из аудиокниги по немецкому переводу моего романа «Винета» («Die russische Fracht») — ссылку не умею дать, она там справа, в навигационной колонке, если начинать с интервью.

17 мая, день рождения Елены Шварц

Кажется, этот перевод знаменитой надписи Адриана никогда не публиковался (но могу и ошибаться).

Елена Шварц

Надгробная надпись императора Адриана

Душенька странная бродяжка
Гостья тела и собеседница
Где ты теперь блуждаешь
Смутным испуганным облачком,
И уж шуткам своим не смеешься ты.

kerze-0190.gif von 123gif.de Download & Grußkartenversand

* * *

Мы вышли из дому, был город странно пуст
И небывало тих — лишь осторожный хруст
Наших шагов по гравию аллеи
Висел, не двигаясь. И был закат алее
Себя, горящего в последних стеклах дня.
И догадался я, чтó это для меня:

Сирени вялые, как спящих сонм голубок,
И розы, вырезанные из гигантских губок,
Блаженством душащий акаций сладкий смрад —
Всё это был мой рай. И я тому был рад,
Что мне до срока был он — для чего? — показан:
Любимой улицей под падубом и вязом
Идти с тобой вдвоем всю вечность дотемна… —
Так вот какая жизнь мне может быть дана.

16.V.2011

Приехали книги (5)

Эльга Линецкая. Избранные переводы. СПб.: Петрополис, 2011 (Серия «Корифеи художественного перевода. Петербургская школа»)

Книжка совсем новая, едва-едва вышла. Толстая (550 стр.). Переводов много. Они замечательные. Две (!) вступительные статьи, обе Михал Давыдыча Яснова. Но это ничего.

Об Эльге Львовне Линецкой, если кто не знает, см. хотя бы здесь. И здесь.

Тихий ритор (об Алексее Порвине)

На сайте «Новая литературная карта России» выложили мое предисловие к только что вышедшей книге Алексея Порвина «Стихотворения» (М.: Новое литературное обозрение, 2011. — 240 с.).

Приехали книги (4)

«Меандр» Льва Лосева.

Меандр — античная река, знаменитая своей извилистостью, стала нарицательной и превратилась во многих языках в ряд модных до сих пор слов; по-немецки, например, обожают писать в рецензиях: «Der Text mäandert». Ничего меандрического в этой книге, впрочем, нет — просто сборник разного рода мемуарных текстов, не до конца сведенных в единое целое. Если экстраполировать среднюю часть, т. е. собственно наброски к воспоминаниям, то получится скорее «Обводный канал» какой-нибудь — длинная, узкая, ограниченная замусоренными берегами и еле движущая волны вода. Очень мало чего неожиданного и/или интересного, всё (или почти всё) ожидаемое. Мир, увиденный так, как он должен был быть увиден — человеком этого возраста, этого происхождения, этого образования, этой биографии. А это слегка скучно, мне, по крайней мере. В стихах Лосева всё то же самое окутано покровами версификационной блистательности — своего рода фейерверком над Обводным каналом. При вспышках проявляются разные картины — иногда пейзаж преображается на секунду в нечто небывалое, а иногда — наоборот, становится еще беспросветнее. Про стихи, впрочем, я уже писал когда-то, да и дело сейчас не в них.

Первый раздел книги посвящен мемуарным текстам о Бродском. Конечно (но это касается, разумеется, не только Лосева), культ личности Иосифа Бродского в его окружении — до некоторой степени является превращенной канализацией культа личности другого Иосифа, того, в честь которого Бродский, по всей очевидности, был назван. Тот культ был хорошо знаком людям этого поколения по детству, по школе, по вузу, оказался воспрещен ходом истории, но психофизическая потребность в нем, очевидно, была — и одного Иосифа подменили другим. Думаю, еще более широкий культ личности Солженицына в советской «элитной» интеллигенции 60-70 гг. — того же происхождения.

Пока я читал эту часть (в поезде из Франкфурта в Берлин, под безостановочное воркование польской тетеньки, которой все равно было о чем — главное, говорить; она и говорила: о квашеной капусте, о благородном поведении генерала Чуйкова, спасшего Краков, о барочной польской литературе, о том, какой папа-Войтыла душка, хотя она и «не католичка», что по-польски означает, не что она еврейка или протестантка, а что она неверующая — и так четыре с половиной часа) — основное чувство у меня было: сочувствия к Бродскому. Как же ему, в сущности, должно было быть тоскливо и душно со всеми этими людьми! (Может, и не было, но у меня было такое чувство.) Бродский сам ведь не был интеллигентом, а весь круг его друзей и поклонников был, естественно, интеллигентским. Я бы сказал, что единственным неинтеллигентом (в повышенном, конечно, а не пониженном смысле), которого он знал — была Ахматова, и именно это было решающим ее «уроком», именно этим он обязан ей. Это была ее тайна (что большие поэты не бывают интеллигентами), не то что скрывавшаяся ею от совслужевских детей, но тот, кто тайну эту если не осознал, то хотя бы заподозрил на живом примере Ахматовой — «сорвал все цветы родства». (Не знаю, стоит ли здесь подчеркивать, что эта ахматовская тайна вовсе не означала, что большие поэты бывают люмпен- и прочими пролетариями, грошовыми хамами и т. п.: речь идет о другом «образованном классе», том, которого в России к 60-м гг. давно уже не было, да и сейчас, к несчастью нет, но отдельные элементы его психосоциального образа иногда вырываются из небытия и находят себе — иногда почти случайных — носителей.)

Забавно, что абсолютная, не ограниченная никаким здравым смыслом «лояльность» Лосева к Бродскому (который всегда во всем прав, всегда всё понимает, всё предвидит и т. д. и т. п.) отказывает только один-единственный раз — когда речь заходит о стихотворении Бродского на независимость Украины. Тут Обводный канал натыкается на свои пределы: Низзя, как шутили в дни моей молодости. Конечно, очень трудно понять, что именно благодаря тому, что Бродский способен на такие чувства и на такие стихи, он — Бродский. Иначе он был бы Найманом, в лучшем случае Рейном. Важное слово — чувства. Такие идеи кому угодно могут в голову придти по нашим временам, но гнев Петра Великого на иуду-Мазепу, возродившийся в этом выдающемся стихотворении, есть прежде всего аутентичное чувство, а не «самопозиционирование» интеллигента-патриота. Интеллигенты вообще не бывают патриотами, даже если публикуются в «патриотических изданиях».

Когда так скучно читать, развлекаешь себя пустяками. Вот, в отрывке о Юрии Кублановском цитируется его стихотворение со словом «фóльга». И, ничтоже сумняшеся, поправляется: «фольгá», дескать. Один взгляд в словари избавил бы профессора Лосева (или его издателей) от неловкости — норма, в общем, двойная, а ударение на первый слог — естественнее и благороднее хамоватого советского на второй.

Собственно воспоминания (т. е. вторую часть книги) я читал на обратном пути, в поезде Берлин — Франкфурт, где никаких речепадов, слава Богу, уже не было. Может быть, поэтому, а может быть, потому, что почти любые воспоминания, почти любая чужая прошедшая жизнь имеет свой интерес, особого протеста или удивления у меня не было. Про вся и всех рассказано так, как можно было ожидать, что будет рассказано.

Конечно, можно было бы попробовать заинтересоваться многочисленными суждениями о литературе и искусстве, разбросанными по этой толстой книге. Но… мнения о литературе и искусстве человека, который восторгается романом «Доктор Живаго» (у нас, тут кстати, рекламируют мороженое новое — «Доктор Живаго») и считает Солженицына литературным гением, всерьез воспринимать я не могу. Такой человек для меня в этой области полностью дисквалифицирован. Но сам по себе, по-человечески, не могу сказать, что встающий со страниц этой книги человек был мне неприятен. Напротив даже. То что называется «приличный человек». Следящий за тем, чтобы таковым остаться. Только действительно — уж очень обычный.

Третья часть «Меандра» посвящена известной квартирной эпопее. Этот текст я читал в свое время в журнальной редакции и перечитывать не стал.

Книга, в общем, малоинтересная.

С праздником!

всех, кроме стрелявших в наших отцов и дедов, особенно в спину — и будь это сталинские соколы, и будь это бандера всех стран и народов. По мне, так это всё одна мразь. И, конечно, кроме тех, кто их сегодня «понимает» — и тех, и других. И эти ничем друг от друга не отличаются.

Приехали книги (3), или Стихи как таковые

Алфавит в произвольном порядке № 15: «П»

Алексей Пурин

Две давно даренные и только сейчас доехавшие книги — книга стихов (шестая, подчеркивается) «Долина царей» (вот она здесь, целиком!) — с рядом нерядовых стихотворений, например, с волшебным:

Была у меня вещица —
подарок от Друга, да.
Я думал, ей не разбиться,
сияющей, никогда.

Круглее луны, чернее
полночной Невы была.
Парила игла над нею,
и музыка в ней жила.

и т. д., найдите поиском по ссылке

От Пурина всегда можно ожидать того или волшебного стихотворения — так было и так есть. Когда-то много лет назад, когда А. С. Кушнер при помощи Лидии Гинзбург насаждал трех своих главных учеников, как картошку при Екатерине, я случайно перефразировал строчки кн. Вяземского: «Пурин, Кононов, Машевский — русской музы близнецы». Тогда это по многим причинам казалось похожим на правду и все смеялись. Не успело насаждение (в разных смыслах слова) произойти, как правда эта порушилась: и близнечества давно нет, да и стихотворные дарования оказались в разных областях и плоскостях. Всерьез как о значительном поэте я могу говорить только о Пурине (впрочем, справедливости ради должен сказать, что Машевского я много не читал).

Вторая доехавшая до нас книжка Пурина — сборник статей о русской поэзии ХХ века «Листья, цвет и ветка». Есть статьи замечательные, с замечательными наблюдениями над обозначенной поэзией — особенно над конкретными текстами (одна из блистательных в этом смысле о Вагинове, хотя я и не совсем согласен с оценками последнего его сборника «Звукоподобие»). Читалось, однако, с легкой печалью — на всем (почти на всем) печать своего времени, первой половины 90-х годов, когда казалось, что вот, оковы рухнули, на свободу вышла великая литература и мы ее счастливые рядовые, и остается совсем чуть-чуть еще, поправить несколько недоразумений, указать на несколько дурачеств, расчистить несколько этажерок от неверных бюстов, и великая эпоха засияет стройно и прекрасно. А сейчас давно уже всем ясно, что и армии никакой не было, а если и была, то вместо генералов у нее были генералы интендантской службы, и что якобы рассеянный враг погодил-погодил, поглядел-поглядел на оказавшихся нестрашными супротивников, с которыми даже объединяться (как планировалось) никакого смысла не было, да и сомкнул ряды. И легко прощает себе и себе подобным любые глупости, так что даже указывать на них смешно: «Корова через ять? — радостно ржет он. — Ага, через ять. Скажите спасибо, что не через ы. Нам это маловажно, мы не грамотой берем. Мы другим местом берем!» — и ковыряет щепотью в ноздре. Там у него сила!

Думаю, в те баснословные времена мы с Алешей не признали бы друг друга в качестве солдат одной армии (да и не признавали, конечно), но живем-то мы пока что сейчас, поэтому вспыхнуло у меня острое чувство нежности к нему, и даже вдруг растроганно вспомнилось, как я впервые услышал его имя и прочитал его стихи — одна гиперактивная поэтесса принесла с «Конференции молодых писателей Северо-Запада», году в восьмидесятом, думаю… Нежные-нежные были стихи, совсем мандельштамовские и, казалось, всё про Батюшкова и про Батюшкова… Я бегло удивился тогда — скорее не тому, что такое пишется, а скорее тому, что такое пропускается на конференции молодых писателей Северо-Запада, поэтому имя запомнил.

Если кто житель Петербурга и окрестностей, то стоит зайти в редакцию «Звезды» на Моховой и купить эти книги. Вряд ли есть возможность раздобыть их иным способом. А заодно, если денег хватит, купите толстенный том, практически полное собрание сочинений Бориса Борисовича Вахтина (я писал о нем), выпущенное той же «Звездой»!

Объявление преимущественно для жителей Германии

Уже можно, оказывается, купить — и вроде незадорого! — мою только что вышедшую книжку «Стихи и другие стихотворения» через немецкий (в смысле, русский, но размещающийся в Германии) сетевой магазин «Janzen».

Прелестное в описании:

Бумага: белая.
Иллюстрации: отсутствуют.