Через двадцать лет (почти) удалось найти «Джонни Гитару» и оказалось, что у одного из самых страшных и прекрасных фильмов на свете (это было мое воспоминание) — хороший конец! Хочется смиренно сказать: «Спасибо, Николас Рэй».
А вот любимая песня:
замечательная румынская песенка:
и более чем замечательное культурологическое эссе silversh о природе румынской порочности в качестве сопроводительного текста.
Насыщенный день: сначала читал «публичную», т. е. для всех желающих лекцию об истории «ленинградской неофициальной литературх»; странно было видеть среди публики Дмитрия Бобышева — довольно активного участника если не истории ЛНЛ (понятой более узко, как попытка создания автономного литературного процесса в 70-80 гг.), то во всяком случае ее предыстории.
Потом семинар, а на семинаре поздний Кузмин, Николев (на которого практически не хватило времени) и С. В. Петров, у которого — удивительное совпадение! — как раз сегодня (уже вчера) был день рождения.
А потом попали на концерт, где вместе (!) играли Чик Корреа и Джон МакЛафлин. И еще трое, мне не легендарных, но очень хороших. Особенно бас. Три часа играли.
Печально подумал, что бедный Сережа Вольф (которого еще буду преподавать, но несколько позже, в конце апреля) умер бы от зависти, если бы и так не умер.
Американцы значительно меньше кашляют на концертах, чем немцы — но значительно больше ходят.
За известие о существовании этого ролика благодарю romov
Жил-был Буся Гольдштейн. Он чудо как играл на скрипочке и сидел на коленях у Сталина (точнее, на одной коленке — на другой устроилась маленькая хлопчатница Мамлакат).
И жил-был Миша Гольдштейн — его родный брат и величайший аферист в истории советской музыки, автор 21-й симфонии Овсянико-Куликовского и альтового концерта Хандошкина.
Оба были двоюродными братьями моего отца.
Историю, вкратце и с некоторыми расхождениями изложенную по этой ссылке —
‘Овсянико-Куликовский — Симфония №21’ — Мравинский —
я знаю с детства, у нее есть ответвления, варианты и продолжения — впрочем, ее многие знают. В том числе друзья мои с детско-юности (слышишь, Аркадий Яковлевич?). А вот симфонии Овсянико-Куликовского мне слышать не доводилось ни разу — там же ее можно скачать, чем мы сейчас и занимаемся. Может, и до Хандошкина когда дело дойдет…
И вообще сайт замечательный, если кто любит редкие и забавные записи. Большое спасибо Виктору Александровичу Бейлису за наводку.
P. S. Там еще прекрасный первый комментарий некоего «Геннадия Ивановича», не взрыв, но взрыд:
«Боже, неужели вся русская классическая музыка состоит из подделок еврейских «композиторов»?»
Мужайтесь, Геннадий Иванович. Давайте так договоримся: будем считать Овсянико-Куликовского и Ивана Хандошкина по месту жительства скорее украинскими композиторами. Как таковые они и подделывались. Если Вас это утешит, конечно…
Мое ли, ее ли — не будем о Майоле. Для нас Дина Верни — это другое. В первый раз я услышал эту песню на пярнуском пляже году так в семьдесят лохматом: она вертелась — без имени, называлась просто «француженка» — в кассетнике богатого (кассетник!) юноши по имени Миша Аршавский. Запомнил его имя, вероятно, только в возмещение утраченного при перезаписях имени певицы. Всплыло оно лет еще через десять.
Сижу я в Тихозаке, жду от силы пятерик,
Когда случайно вскрылось это дело.
Пришел ко мне Шапиро, мой защитничек-старик,
Сказал: «Не миновать тебе расстрела!»
Синяя строчка в исполнении пропала. Давно хотел сказать, всё никак не мог собраться. Вот и собрался.
ДОПОЛНЕНИЕ:
Кажется, Тихозак я сам придумал, понимая под ним сокращенное название какой-то тюрьмы — Тихорецкий дом заключения, скажем. Все комментаторы и все источники в Интернете дают «сижу я в несознанке». Пусть будет так, хотя к Тихозаку я привык и по стиху он кажется мне лучше. Я его тогда, пожалуй, в фамилию переоборудую: Арон Моисеевич Тихозак, например.
Вот, в качестве возмещения, еще один пропущенный куплет (вставить после второго):
Но дни короче стали, и птицы улетали —
Туда, где вечно солнышко смеется.
А с ними мое счастье улетело навсегда,
И верил я — оно уж не вернется.
Есть и еще один (и, вероятно, еще не один), но довольно маловысокохудожественный, как он «пьяными слезами обливался» — я его, пожалуй, петь не буду.
Спасибо i_shmael, показал Карлоса Гарделя. Слушано-переслушано, а видел в первый раз. Малоприятный, надо сказать, тип — типа джаст э джиголо. Здесь вот диафильм, где это обстоятельство частично смягчается усиленной винтажностью:
Но гений, конечно, великий. В Аргентине, кажется, до сих пор принято при прослушивании гарделевских записей со всей возможной серьезностью говорить: «Гардель поет всё лучше и лучше. С каждым днем лучше!» Пожалуй, я склонен с этим согласиться.
А вот — вспомнилось в тему — давнее стихотворение Ольги Мартыновой «Карлос Гардель и плотоядные боги», которое я когда-то вспоминал по другому случаю.
В течение четырех дней с 6-го по 9-е августа каждый день зачитывал для шлезвиг-голштинской публики, среди прочих сочинений, отрывки из романа «Новый Голем, или Война стариков и детей» (2003). Из главки «Двадцать граней русской натуры». В том числе и нижеследующее (даже не подозревая о происходящем):
Русские миролюбивы. Русские не любят воевать. К насилию по натуре склонны европейцы, что легко доказывается долгими столетиями непрерывной резни, не говоря уже о двух мировых войнах, ими затеянных. Русская армия всегда была армией штатских, не интересующихся военной профессией людей (казаки, как известно, не русские, а чубастые потомки хазар). Поэтому воюют русские всегда одинаково — бесконечно долго раскачиваются, уклоняются, отругиваются и отстреливаются, как бы не понимая, зачем это все, когда уборочная на носу, терпят сокрушительные поражения, потом разъяряются и крушат все вокруг, не обращая внимания на потери — ни на свои, ни на чужие. Так было в семнадцатом веке, так было в двадцатом, так будет всегда. Способ ведения войны является одной из основных культурных констант. Немцы всегда будут образцово начинать: лет двадцать осторожно готовиться, выигрывать сражения, брать города — и всегда это будет кончаться чудовищным разгромом, если противник хоть чуть-чуть в состоянии сопротивляться (т.е. не француз). Американцы всегда будут из безопасного далека-высока стирать с лица земли все, что шевелится, а потом приземляться в руинах с шоколадом и кока-колой для одноруких детишек.
Это было, так сказать, для иностранцев и тех, кому хочется себя уверить, что они иностранцы (т. е. для «иностранцев Василиев Федоровых», так сказать).
А мы с вами сядем к столу, рассыпем по мискам горяченьких щец (но без потрошков, конечно!), разольем на два пальца по кружкам и послушаем любимую песню:
самый любимый праздник! Наряду с Новым годом, конечно, и Днем Леопольда Блума.
Новый год, День Оливье, — единственный день, объединяющий все порождения советской цивилизации в каком-то однократном подобии безъядерного пространства и времени. Чаще и не надо, а то наутро мутит.
День Леопольда Блума — и всегда был важен: просто как напоминание, чем литература отличается от торговли вразнос — сегодня особенно важное и особенно безнадежное в мире необольшевицких буратин и карабасов-барабасов с заблеванными бородами. Но в этом году еще и потому, что каждый внутренне свободный человек на территории Новой Священной империи сегодня отчасти ирландец .
Но День ВМФ — главный литературный праздник России! Потому что без Военно-Морского флота Московское царство никогда бы не превратилось бы в петербургскую Россию, без него не было бы ни Ломоносова, ни Пушкина, ни Тютчева, ни Блока — один сплошной протопоп Аввакум. Это еще в лучшем случае. А в нелучшем случае — бесконечное провинциальное польское нытье, переваливающееся с силлабы на силлабу, как хромая утка.
Виват!