ФИЛЬМ

Едет электричка. Остановка, входит небритый пузатый мужичок с гармошкой, на плече — песочного цвета собачка с лицом лисы. В зубах у нее кружечка, каковую она время от времени встряхивает. Мужичок, хрипя мехами, заводит какую-то качучу. Черномазая кривоногая девица в физкультурной одежде идет по проходу, подвывая: ла бамба, ла бамба… Пассажиры смотрят в окна. В окнах взлетают самолеты. Остановка, мужичок с девицей перебегают в следующий вагон. Собачка бренчит, гармошка хрипит.

Летит самолет. Из-за занавески, откуда обычно, дыша беспошлинными духами и туманами, появляются стюардессы, выходит мужичок с заплаканной собачкой на плече. Из-за другого плеча выглядывает девица. Собачка бренчит, мужичок заводит качучу, девица протискивается мимо его живота и идет по проходу, подвывая: ла бамба, ла бамба… Пассажиры отворачиваются в иллюминаторы. Наклоня голову и перебирая пальцами по гармошке, за нею пошел мужичок. Собачка собирает больше девицы. Наконец и он скрывается за противоположной занавеской. Сигнал пристегните ремни. Сидящие слева видят, как открываются задние двери (страшный ветер по салону) и музыканты перепрыгивают в открытую дверь ниже летящего самолета.

Лиссабонское метро. Двери открываются. Входят небритый пузатый мужичок с собачкой на плече и девица в физкультурной одежде. Мужичок раздвигает гармошку, девица вскрикивает: ла бамба.., собачка не в такт встряхивает кружку.

Трехэтажный теплоход в открытом океане. На прогулочной палубе пассажиры привинчены к релингам, чтобы не снесло. Со стороны восхода быстро приближается прыгающая моторная лодка. Радостный лай песочной собачки, звуки качучи и ла бамба, ла бамба сквозь грохот волн.

Титры: ДАЛЕЕ ВЕЗДЕ

КОНЕЦ ФИЛЬМА

О ФЛОРЕНЦИИ

Флорентийский собор ночью напоминает исполинскую груду фисташкового мороженого. Вокруг него ходят под руку пухлые американские девицы по трое, будто бы пьяны и на всё готовы. Кто им поверит, того хватают и в грузовом отсеке ближайшего самолета вывозят в федеральную тюрьму г. Флоренция (штат Колорадо).

Вообще же, Флоренция — город дружбы народов. Населяющие ее американцы вполне добродушно относятся к понаехавшим итальянцам, японцам и прочим языцям. Добродушно, но строго.

Русские туристы — внимательно рассматривающие карту тетеньки, шерочка с машерочкой. Незамужние ткачихи составляют большинство.

Новорусские туристы: пара: девушка с гладким плоским лицом, темнеющим неуверенной степной красотой. Мужчина — с нижней губой, повторяющей загиб носа. Ру(сс)коговорящая эскурсоводша интимно щебечет — только им двоим — о дверях флорентинского баптистерия.

Все фотографируют. Даже в “Благовещении” из Уффиций архангел Гавриил протягивает руку и просит: “Улыбочку”, как будто собирается щелкнуть деву Марию цифровой мыльницей. Но никакой мыльницы у него в руке нет — их еще не изобрели. Девушка неуверенно улыбается, не понимая, чем же он собирается ее фотографировать. Так родилась улыбка Джоконды.

Спускаясь из Фьезоле во Флоренцию (хорошо было постоять на уровне неба, над красным тосканским хворостом, над черным тосканским воздухом, над золотыми нитями тосканских ручьев), прошли мимо дома, где заперлись на время чумы некие синьоры и синьорины. Домик заперт и сейчас. Возможно, снаружи еще продолжается чума, а внутри и рассказывают, и рассказывают, и рассказывают, безостановочно подплетая к косичкам желто-седые пряди — последние флорентинцы…

ПРАКТИЧЕСКАЯ ОРНИТОЛОГИЯ

Птицы бывают скрипучие и гадючие.

Скрипучие скрипят (так они поют), гадючие гадят.

Что не означает, разумеется, будто скрипучие не гадят. Гадят и еще как!

И при этом скрипят.

О ФРАКТАЛЬНОСТИ. ЭДЕНКОБЕН, АВГУСТ 2012 г.

Мой дом — снег, сверкающий, шестиугольный… — доказано еще Кеплером.

Но шестиугольного здесь ничего нет — сплошь треугольная фрактальность: треугольный лес из треугольных елей — треугольником на скале — и треугольная птица над ним — сарыч: быстро-быстро помашет треугольными крыльями и расправит их. Летит, выглядывая треугольных мышей.

Хочется нахлобучить треуголку и, задирая треугольные полы зеленого камзола, полезть в гору, к облакам. Может, там дом?

Облака лежат на склонах, как только что потушенные пожары.

Еще утром были наспринцованы по краям ослепительным воздухом, а по серединам — ослепленной водой. А сейчас — лежат и дымятся белым дымом.

Желто-красные косточки шиповника качаются на кусте, как множество крошечных птиц.

Рано позднеет.

МОЛОДИЛЬНЫЙ ВОКЗАЛ

В городе Нейштадт-на-Винной-дороге есть на вокзале, на одном из перронов, такие часы, что идут назад, отраженные в стекле выгородки для ожидающих пассажиров.

Кто это часы заметит — помолодеет.

Я там пересаживался с поезда на поезд и помолодел ровно на 16 минут.

О ДЫХАНИИ

Я был в одной стране, где, чтобы вдохнуть, приходится подниматься в самое небо — по кругло-ступенчатым горам из сверкающей пемзы или на собственных маленьких крыльях. А для выдоха — сбегать или слетать вниз, к мусорному морю, вонзаться в него с разбегу или разлету и выпускать со дна множество пенных пузыриков, гроздьями повисающих у границы моря и неба, как яйца морских гад.

Дыхание в этой стране хлопотное дело, но когда-нибудь, в другой жизни и в другом времени я хотел бы жить там.

(в поэму «Обстоятельства времен», в главу «Сослогательное наклонение»)

ЕСЛИ ВООБЩЕ УМИРАТЬ

Если вообще умирать, то лучше всего сесть на Витебском вокзале – прекраснейшем из вокзалов этого мира — в зеленый широколобый поезд, доехать, качаясь на рейчатой лавке, до Павловска и, прочитав вывешенные при входе правила кормления белок («Мучным и сладким не кормить!»), войти в парк.

Как известно, в некоторых местах, особенно в дальних углах определенных аллей и в среднем течении реки Славянки, Павловский парк переходит непосредственно в тот свет. У одной рогатой березы, между тех двух кленов или вот за этой беседкой туда можно войти.

Лучше это сделать до темноты, чтобы успеть к последней электричке на Павловский вокзал — прекраснейший из вокзалов мира иного — и вернуться в Петербург.

(в поэму «Обстоятельства времен», в главу «Конъюнктив (Условное наклонение)»)

ЕСТЬ ГОРОД

Есть город маленький, как птичья переносица — над плоским клювом реки, под выпуклым лбом моря. Короткая морщина на неосвещенном лице; только в эту складочку светит солнце, такое ослепительно-высокое, что кажется черным.

Иногда, раз в век, птица чуть-чуть шевелит головой, будто хочет проснуться и полететь, шумно аплодируя под животом крыльями.

Но крылья защемлены на востоке и на закате, а город-переносица — тяжел не повернуть головы.

Да и куда ей лететь? и зачем? — отсюда хоть двое суток лети, никуда не долетишь и до середины…

(в поэму «Обстоятельства времен», в главу «Простое настоящее время»)

БУДЕТ ДОЖДЬ

Лебеди — стоящие из Майна белые короткошерстные змеи — спешно поплывут к берегу, отогнув с наклювом простые русские лица: поспешнее, чем умеют.

Заморские гуси на старушечьих, из боков растущих ногах вскинут полы пестрых кофт и заковыляют к реке: ловчее, чем могут.

…А у хищных птиц, если отвлечься от когтей на носу, змеиные и черепашьи лица — они их наклонят в двойной духоте дупел: спокойнее, чем надо.

Облако с молниею внутри вспыхнет над вспухшим шпицем и молниеносно сотлеет: Домский собор и Содомский бор.

Мосты — разомкнутые и вытянутые в линию наручники — развелись бы, когда могли, но не дозволено: поэтому они натянутся еще пуще и еще чуть-чуть стянут одну с одной набережные. Дождь-другой — и река вовсе закроется.

Но дождя никогда не будет.

(в поэму «Обстоятельства времен», в главу «Простое будущее время»)

ПРОГНОЗ ПОГОДЫ

Лето будет пронзительно-ясное. Розовые и белые пирамидки каштанов станут светиться: выдыхать светящийся пар. Трава окажется влажно-блистающей, заостренной, голубизна неба — глубокой как никогда. Купы бульваров — будто кипы только что снятых свежезеленых шкур — будут капать бело-прозрачной ослепительной кровью. Но на термометре будет ноль. В конце июня улетят птицы, на третьей неделе июля заснут ежи. В кротовьих шубах, дрожа и поднимая плечи, пойдем мы вдоль цветения глупых растений, не умеющих отличить свет от тепла.

В августе встанут морозы ниже пяти и на всем сделается кайма из белого замерзшего порошка — на розах, на винограде и на женских волосах. И даже молнии ночных гроз будут ледяные.

(в поэму «Обстоятельства времен», в главу «Простое будущее время»)