сколько мýскулистых груш
сколько смертно сверкающих синеньких
сколько небритых задымленных кукуруз
сколько сала в газетке

но не ходи на тот конец
обойдись продмагом номер четырнадцать
(директор сарра ефимовна штырь
соленые помидоры мятные конфетки)

девкам не дари колец
все равно их отнимет папаша-балагула
и запустит в кабачковое небо
задрожат тополя и сожмут свои ветки

плачут девоньки трое игруш
анимула вагула бландула
истощается скачущий свет
будто его как вяз подвязали

а ты не ходи на базар
с зажатыми подмышкой кошелками
там стригут гречонки кошельки
молдаваны пердят во сне под возами

на тот привоз не ходи
там торгуют из-под мышки котенками
в золотом лишае
с выдавленными глазами

сколько тьмы сколько звезд сколько роз
ну зачем же так настырничать
море шуршит как крепдешин у щеки
сходи лучше выкупайся

II, 2014

Сообщает журнал «Новый мир»:

Олег Юрьев стал лауреатом премии «Нового мира» за лучшие публикации 2013 года; его письмо было зачитано на вечере «Нового мира» 5 февраля 2014:

Семь с лишним лет тому назад, в ноябре 2006 года, журнал „Новый мир“ сделал мне большой подарок — он опубликовал повесть Всеволода Николаевича Петрова „Турдейская Манон Леско“. Я об этой повести (да и о ее авторе, за исключением общеизвестного: маститый искусствовед) ничего не знал и был осчастливлен не только волшебным текстом, но и самой идеей, самим подозрением, что после обериутов существoвало еще одно, потаенное поколение русской литературы, скрывшее себя “от мира” полным нежеланием иметь что-либо общее с советской литературно-издательской машиной. Так было у видного искусствоведа Вс. Петрова, так было у его одноклассника по 1-й Советской школе, преуспевающего (кино)художника Павла Зальцмана, и так было — в том, что касается его блокадных стихов — у заметного писателя-фантаста Геннадия Гора.
С тех пор я много занимался этим “потерянным поколением” — писал о нем, думал, пытался по мере сил распространить по миру “благую весть” о новостях в истории русской литературы (которая, как и история самой России, непредсказуема).
В 2012 году “Турдейская Манон” вышла в Германии (в переводе моего сына и с моим послесловием) — первый ее перевод на иностранные языки и первое книжное издание (русского пока нет). Книга имела большой успех (огромная пресса, четыре тиража, премия союза независимых издателей за лучшую книгу года).
Моя большая статья о Петрове и Зальцмане “Одноклассники” была, в конечном итоге, своего рода благодарностью “Новому миру” — за “Турдейскую Манон Леско”, за открытие неведомого.
А теперь получается, что долг благодарности снова на моей стороне. Это приятный и почетный долг.
Я подумаю, как я смогу его заплатить.

Олег Юрьев
Бамберг, 26.01.2014

1. ПАРОХОДНАЯ ПЕСНЯ

сколько бы к дому ни плыли

ближе не делался дом

стлались железные пыли

над антарктическим льдом

слались тревожные радио

и зависали в ночи

над океаном индейским

будто бы смерти лучи

сколько мы к дому ни плыли

дальше всё делался дом

красными крыльями крыли

желтое море как дым

сплавленной крови корица

стлалась в железных морях

сами взорвали “Корейца”

нами затоплен “Варяг”

2. 

братское небо обратная твердь
утлые волны как облые горны
эй господин пошевеливай смерть
парус потягивай чорный

я угодил из гудящих афин
с круглого театра избитых ступеней
в братское поле где филин и финн
дрогнут в сугробах взаимных сопений

и убежал по заржавой лыжне
к снулым русалкам на братское море
и надо мной выдыхали в огне
горние горны последнее горе

3.

за морской и за тверской
за елисейскими полями
ворон едет воровской
на раздымленной на паяльне

тьма засияла за старой
белой ночью спелой водой — 
где-то за нарвской заставой
парень идет молодой

далека ты путь-дорога
а проедешься за миг
дорогá ты недотрога
но мы дотронемся за них
             

2. ВТОРАЯ ПАРОХОДНАЯ ПЕСНЯ

постой, пароход не плещите колеса

улыбнитес капитан капитан

за сохатым китом да за скатом-скотом

перестаньте ходить по пятам

далеко на севере

растет велия рыба изольда

но вы ее не сеяли

и не вам собирать ее сó льда

постой пароход не плещитесь колеса,

не дымися не дымися труба

раз пятнадцать он тонул

но никто его по-дружески не пнул

все равно же ведь дело труба

5.

утро туманно пурпурен закат —

белый брокат сопряженный с зарею

ночка тесна — и звезды не запхать

в белую тень над горящей горою  

ты не зови меня жено на брег

чаячьи тени качающей Невки

жук из одессы бакинский абрек

хохлик блатной и закобзанный грек

там разъезжают от девки до девки

тьмы батальоны из стали

вышли на берег из зон

тучи над городом встали

в воздухе смерть и озон.

                                                VIII, 2013 — I, 2014

(Стихи о русских песнях — 5)

Постой, пароход, не плещите, колеса,
Улыбнитесь, капитан, капитан!
За сохатым китом, да за скатом-скотом
Перестаньте ходить по пятам!

Далеко на Севере
Растет велия рыба Изольда,
Но вы ее не сеяли
И не вам собирать ее сó льда!

Постой, пароход, не плещитесь, колеса,
Не дымися, не дымися, труба…
Раз пятнадцать он тонул,
Но никто его по-дружески не пнул,
Все равно ведь дело труба!

I, 2014

Утро туманно; пурпурен закат —
Белый брокат, сопряженный с зарею;
Ночка тесна — и звезды не запхать
В белую тень над горящей горою.

Ты не зови меня, жено, на брег
Чаячьи тени качающей Невки;
Жук из Одессы, бакинский абрек,
Хохлик блатной и закобзанный грек
Там разъезжают от девки до девки.

Тьмы батальоны из стали
Вышли на берег из зон.
Тучи над городом встали,
В воздухе смерть и озон.

I, 2014

НОВОСТИ ОРНИТОЛОГИИ

Чайки летят, их тени плывут, подпрыгивая. Чайки — птицы, а их тени — рыбы.

Чайки едят свою тень. 

То та, то другая пикирует и впивается на солнечно-синей водице, где ее тень. Тень уходит вниз, чайка за ней, но вскоре, тряся подштанниками, вылетает из реки. С ее клюва, подмышек и пальцев ног падают крупные капли невской воды, крови теней, с солнечным волосом в каждой капле.

Полукругом поднимается, а к ней выплывает новая рыба-тень: в Неве их без счета.

Вот поэтому чайки (и поэты) никогда не переведутся в тех краях — они питаются собственной тенью.

Где ты был, орел зеленый?
— Я летал на склон соленый,
Где скворчит-горчит ручей,
Выбегая из печей!

Где ты был, лиловый сокол?
— Я пустые яйца кокал,
Их спуская по скале
В сковородки на столе!

Где была ты, сыть-неясыть?
— Мир хотела опоясать,
Но вошла к тебе в окно
И закончилось кино.

I, 2014

Я плачу, как река,
Подпрыгивая рыжими слезами.
И в небе намокают облака,
Пока их слизни не слизали.

Я плачу, как леса,
Свистящие сращенными печами,
И в небе набухают небеса,
Пока в них червяки не запищали.

Я плачу, как себе
Дышать зрачками помогаю,
И в небе или лучше: на небе
До слез смешно ночному попугаю.

I, 2014

То ли кошки, то ли дети,
То ли что-нибудь еще
Появляются на свете
Через левое плечо.

Выйдешь ночью на дорогу
В паре света нищего,
Косо глянешь — славa богу!
Никого и ничего:

Ни безмолвного детсада
По веревочке за мной,
Ни холодных кошек стада,
Ни сырых окошек ада,
Ни прочей мерзости земной.

I, 2014

Очень приятный текст, в первую очередь интересный, однако же, своей абсолютной чуждостью предмету. Автор не понимает Григорьева как человека, автор не понимает исторических условий 60-х годов и исторического изменения литературного процесса — как официального, так и не совсем, автор вообще не понимает людей этого времени, как они функционировали. Это похоже на любительские и полулюбительские исследования позднесоветских времен о «серебряном веке» — советский ИТР (и приравненный к нему филолог) ни при какой погоде не понимал «душевного устройства» предреволюционного модерниста и реальных жизненных условий предреволюционной России. В результате возникла очень упрощеннаь мифология «серебряного века», разумеется, больше говорящая о позднесоветском времени, чем о «серебряном веке». Очень интересно (для меня), что люди 60-70-х гг., люди с которыми я был знаком, дружил или враждовал, выпивал (только не с Григорьевым!), превращаются и отчасти уже превратились в мифогические объекты. Повторяю, текст мне понравился, идея насчет Ахматовой, навроде Победоносцева раскинувшей «совиные крыла» и Олега Евгеньевича Григорьева в качестве юного рыцаря, пришедшего ее поборать, — довольно забавная. Сохраняю ссылку, поскольку в ближайшее время буду писать о Гриорьеве в совершенно другом парном контексте. Но всё же, конечно, мифология мифологией, но хотелось бы более отчетливых предствлений об истории и антропологии рассматриваемого времени и места. Без них это всё выглядит немножко как фантазмы построннего.