Насыщенный день: сначала читал «публичную», т. е. для всех желающих лекцию об истории «ленинградской неофициальной литературх»; странно было видеть среди публики Дмитрия Бобышева — довольно активного участника если не истории ЛНЛ (понятой более узко, как попытка создания автономного литературного процесса в 70-80 гг.), то во всяком случае ее предыстории.

Потом семинар, а на семинаре поздний Кузмин, Николев (на которого практически не хватило времени) и С. В. Петров, у которого — удивительное совпадение! — как раз сегодня (уже вчера) был день рождения.

А потом попали на концерт, где вместе (!) играли Чик Корреа и Джон МакЛафлин. И еще трое, мне не легендарных, но очень хороших. Особенно бас. Три часа играли.

Печально подумал, что бедный Сережа Вольф (которого еще буду преподавать, но несколько позже, в конце апреля) умер бы от зависти, если бы и так не умер.

Американцы значительно меньше кашляют на концертах, чем немцы — но значительно больше ходят.

В профессорском кабинете, выделенном вашему корреспонденту добрым Иллинойским университетом на весь срок урбанизации и шампанизации, нашлось «Путешествие в Россию» Теофиля Готье и уже жалко, что придется возвращать его на полку. Очередная самая любимая книга на свете!

Во-первых, неописуемой красоты в смысле бумаги, иллюстрации, шрифтов и т. д. — последние остатки советской массовой роскоши (выпущена отделом географической литературы издательства «Мысль» в 1988 г., тираж — 100 000 экз.)

Во-вторых, комментарии — подстраничные, двух типов двумя шрифтами: персоналии, реалии, уточнения, дополнения, иногда вдруг пассажи из современной (сер. XIX в.) прессы, относящиеся к описываемым Готье лицам и происшествиям.

В-третьих — сам текст Теофиля Готье, которому за «Капитана Фракасса» и так можно простить парочку камей или как их там, но здесь он льет елей и воскуряет фимиам на предмет всего русского и российского с такой благородной искренностью и с таким бескорыстным восхищением, как это может только француз, надеющийся очень хорошо заработать (Готье приехал в Россию для составления роскошных альбомов о сокровищах Эрмитажа, а деньги на них рассчитывал получить у императора Александра Освободителя, который в 1859 году, впрочем, еще Освободителем не был). И сердце мое — сердце патриота — истаяло в сладостном умиленьи.

Написано, между прочим, местами действительно замечательно и переведено, судя по всему, превосходно, хотя переводчица (Н. В. Шапошникова — не могу не назвать, п. ч. ниже буду цитировать) иногда не могла не запутываться в приступах великолепного парижского многословия: Готье, конечно, должен был гнать объем — газетные путевые очерки были одной из основных составляющих его бюджета. Но постоянно попадаются описания, наблюдения и рассуждения совершенно замечательные или хотя бы очень забавные.

А иногда из всего этого велеречия нет-нет да и выплывет какая-нибудь удивительная, волшебная фраза. Вот вчера вечером, например, наткнулся я на одну такую и не поленился выписать — может и пригодится, думаю. И выписал:

Снег побелел еще больше и скрипел под ногами, как толченое стекло.

Снег побелел еще больше! Ну не волшебно ли это?

Сегодня утром взгляд в окно — и конечно: «как будто солью кто посыпал…»

И шел почти до часу пополудни.

О СМЕРТИ И ЖИЗНИ

(1 апр. 2009; автобус Чикаго — Урбана-Шампэйн):

В плоских частях Европы за вертикаль отвечают церкви и ратуши. Здесь – силосы и газгольдеры.

Сельские кладбища – неогороженные поляны с надгробьями там-сям. Ни дорожек, ни оград, ни клумб. Иногда деревья — не кладбищенские деревья, а вообще: всегда тут стояли. Никаких могил как бы не подразумевается – только надгробья, всем своим видом намекающие, что они кенотафы. Необжитая смерть.

И придорожные деревни (когда это деревни, а не выставленные рядами жилвагоны по соседству с крепостями сверкающих черной жестью, матовеющих белым алюминием хоздворов): беспорядочно разбросанные дома без улиц, без заборов, без огородов и цветников. Временная, сезонная, неокончательная — необжитая? — жизнь.

Пока еще слишком много всяких мелких хлопот, чтобы докладывать о впечатлениях.

Но указание на вторую часть «Рассказов о бабушке» Виктора Александровича Бейлиса сделать всё же обязан — хотя бы потому, что указывал на первую.