не знаю в чью пользу: вчера с утра пораньше две газеты просили написать о Солженицыне — мы, конечно же, отказались. Вместе с некрологом «про запас», для банка данных, который несколько лет назад пыталась мне заказать одна швейцарская газета это уже три ненаписанных некролога Солженицына.

Нельзя сказать, что я в жизни не писал некрологов — напротив и даже, к сожалению, не один; но речь в них — еще раз к сожалению — шла о людях, бывших для меня жизненно, лично существенными. Необязательно в смысле дружбы и/или близкого знакомства, но требуется, с моей точки зрения, наличие хотя бы какой-то внутренней связи, внутреннего чувства потери… И, конечно, писать некрологи следует только людям, ненавидящим писать некрологи.

Людей, обожающих писать некрологи («некроложество» — шутил в свое время записной остряк Лейкин), не следовало бы к этому делу вообще подпускать. Свидетельства чему вчера и сегодня обильно разбросаны как по прессе, так и по просторам Живого Журнала.

гласит любимое стихотворение А. П. Чехова. Стихотворение — чистый реализм:

Этого могло бы не случиться, и этого бы не случалось так часто, если бы не развал Совета Экономической Взаимопощи (СЭВ).

В Доме переводчиков в швейцарских горах, где мы провели три недели в июле, была также одна весьма юная и весьма милая переводчица с немецкого языка на словацкий, а по имени же Паулина. Паулинин папа, учитель на пенсии, человек, судя по всему, весьма хозяйственный и заботливый, снабдил ее, в качестве привета Альпам от Карпат, значительным количеством домашнего продукта — и чесночком с собственного огорода, и копченой колбасиной собственной выделки, и домашним сальцом, и сушеными грибани… Бедной девушке приходилось кушать с утра и до ночи — и то, не везти же ей было продукты обратно в Словакию.

Так вот, грибы (от которых и мы, в качестве гонорара за интервью для словацкой газеты получили на супчик — вкусный был супчик!) достаются папе непросто. В лесах у них, у словаков, тех медвéдей или, как говорила покойная и нежно нами вспоминаемая прекрасная и безумная беспартийно-большевистская и внецерковно-православная литературная старуха Наталья Иосифовна Грудинина, медведéй — видимо-невидимо. Поэтому для похода за грибами проходится принимать две основные меры предосторожности. Во-первых, курить в лесу — папа и курит, хотя некурящий и вообще это чревато лесным пожаром и пр. Второй же способ, собственная папина технология, заключается в опрыскивании себя с ног до головы польским духами «Быть может», которых медвéди и медведú боятся пуше огня. А может, брезгают. Короче говоря, стремглав убегают в Румынию на своих косых колоссальных лапах. Свойство польских духов «Быть может» отпугивать медвéдéй было замечено еще в эпоху развитого социализма, и предусмотрительный словацкий папа закупился прозапас. В каких количествах — очевидно из того факта, что и по сей день хватает.

Может, они еще их производят, те духи? А может, какой другой польский продукт сгодится для отпугивания медведей на Камчатке? Водка ихняя пенная-шопенная? Кинофильмы Анджея Вайды? Стихи Загаевского? Нет, это было бы, пожалуй чересчур жестоко. Медведи бы дохли, а этого ведь мы тоже не хотим.

и при случае воспользоваться:

Д. В. Кузьмин рассуждает о «демифологизации классиков»:

Мне кажется, что в статье Перцова против Лосева и Жолковского общее и частное — конкретные стихотворение Лосева и статья Жолковского и генеральный вопрос о функционировании образов и текстов классиков в современной культуре — соединены неудачно. … и т. д.

oleg_jurjew 2008-07-31 11:32 pm (local) (ссылка)

Статья, разумеется, довольно наивная, благонамеренно-обывательская, но проблема существует. И даже в нескольких срезах. Мне кажется, интересно было бы, например, рассмотреть «филологическое творчество», т. е. личное художественное и полухудожественное творчество профессиональных филологов 60-80 гг. (не всех, разумеется, а только предъявляющих известную агрессию по поводу «непосредственного творчества» и производящих свое авторство на базе техник и методик основной профессии) под углом «революции сферы сервиса», постепенно произошедшей в позднесоветском обществе, когда в его «реальной жизни», т. е. на практическом уровне распределения благ (и вне сферы непосредственного хозяйничанья пархозноменклаторы, где распределение товаров и услуг осуществлялось по другим законам) наиблее влиятельным социальным слоем сделалась сфера обслуживания — товаровед, продавец, официант, билетерша в кассе и т. д. С течением времени «сфера обслуживания» стала и в самопонимании своем важнее, нужнее и выше «сферы производства», которой занимались спившиеся рабочекрестьяне и туповатые инженеры. В некотором смысле литературоведение и литкритика являются сферой обслуживания — обслуживания ли читателя, обслуживания ли писателя, но обслуживания. Секундарным производством. И этот всплеск «понимания об себе» (которого, например, у формалистов не было, даже когда они писали романы) объясним из исторических социальных реалий позднесоветского социума — как и многое в нынешней ситуации. Другая (и более актуальная) сторона всего этого — распахнутая дверь в являющуюсь «содержанием настоящего момента» агрессию самореабилитирующегося и переходящего в культурное наступление советского хама, который пользуется подработками «бунтующих филологов» в несколько иных целях. Жолковский не знаю где назвал «Анти-Ахматову» полезной — несомненно, ему и кажется, что она полезна — но где-то (может быть, там же) он же сказал, что чувствует себя Иваном Карамазовым. Значит, понимает где-то, в чем дело. Я даже собирался когда-то писать про революцию сферы обслуживания в гуманитарной области (очень забавно, кстати, получается: «теневая экономика» литературы — «тень, знай свое место» — и пр. коннотации), да как-то все руки не доходили. А теперь, наверно, и незачем уже. (Ответить)(Ветвь дискуссии)

	dkuzmin 2008-07-31 11:43 pm (local) (ссылка)
	Несколько я побаиваюсь таких вылазок в социологию — хотя если без звериной серьезности, то почему бы нет… Но, Олег, ведь смещение акцента со сферы производства на сферу обслуживания и посредничества — это не специфически советский процесс, а вполне общемировой? (Ответить)(Уровень выше)(Ветвь дискуссии)

oleg_jurjew 2008-08-01 12:02 am (local) (ссылка)

Ну, звериной серьезности у меня нет ни по какому поводу. Потому что не зверь я… Кроме того, это все же не социология, которая претендует быть наукой и иметь свой понятийный аппарат, — это у меня, скорее, вполне традиционное объяснение литературных реалий через «быт» — литературный и нелитературный. Легкая такая эйхенбаумщинка. А не тяжелая вульгарная социологизация. Процесс общемировой, тут Вы правы. В смысле акцента. Вероятно, можно обнаружить и параллельные процессы в зарубежных литературах. Но хочу обратить Ваше внимание на пикантную подробность: речь-то шла о «дефицитном хозяйстве» позднесоветского времени, построенном на системе распределительных труб подачи с легальными и нелегальными патрубками и крантиками. Советский «продавец», выкатывающий из-под прилавка Пикуля, не равен, в смысле, структурно и, стало быть, метафорически не подобен своему рыночному коллеге, не говоря уже о наглых советских халдеях и подобострастных западных официантах. Что литературовед хочет отменить автора, п. ч. литературоведу литературовед кажется важнее, так это простой и понятный подход к вещам. Это по-западному — не нуждаемся, ну и отменяем. Но надрыв-то, надрыв — он-то как раз местный, вследствие широты натуры и различных комплексов. Поэтому в персональную демифологизацию вкладывается личная страсть. И в борьбу с ней вкладывается. Что, наверно, даже хорошо.