В мартовском номере московского журнала «Октябрь» статья Валерия Шубинского о стихотворных книгах Ольги Мартыновой и Олега Юрьева — «Два голоса».

«Оригинал Лауры» будет-таки опубликован.

Упоительные дикторы, выпрыгнувшие из «Дня радио» — юноша с ма-асковским га-аворком, а девушка — а-девушка. Очень милые!

Упоительный персонал отеля с рассказами о мэтре!

Упоительный Д. В. Набоков, объясняющий, что принял решение напечатать «Лауру» против воли своего отца, но по его желанию, возникшему бы, если бы отец знал, в каком положении сын находится! Впрочем, смотрите и слушайте сами:

Спасибо огромное за наводку eiuia. Пошел срочно писать в сданную уже колонку о «Лауре» последнюю фразу.

Ура, разорвали Пилюлькиных!!!

Я всё лучше и лучше отношусь а) к голландцам, б) к «Газпрому»!

А вот четвертый гол с китайским комментарием:

(вспомнил в связи с Крамером)

Мне очень стыдно, что за хлопотами последних недель я совсем об этом позабыл, но постараюсь исправиться.

Некоторое время назад спросил меня Петер Урбан, как обстоят дела с русскими переводами Иоганнеса Бобровского, которого он очень любит. Я был рад изумить его сообщением, что Бобровский еще в советское время был переведен и опубликован сравнительно обильно (том в «Библиотеке литературы ГДР», «Мельница Левина» отдельной книжечкой, еще что-то, кажется). И прибавил, что и в последнее время Бобровского переводили очень удачно — например, Игорь Булатовский и Валерий Шубинский (небольшие подборки стихотворений — интересным образом одних и тех же, кажется — для одного международного фестиваля переводов Бобровского; по случайности обе подборки у меня есть).

Петер Урбан, неистовый как в ненависти своей, так и в любви, немедленно вытребовал у меня переводы, внимательно прочел, досконально сравнил с оригиналами и постановил, что обе работы БЛИСТАТЕЛЬНЫ (brilliant! — вот так, друзья мои!)

Добрые слова следует передавать по возможности сразу же (прошу прощения, не вышло!) и по возможности публично — каковую возможность по ее мере и использую.

Насколько я знаю (могу и ошибаться, Валерий Игоревич и Игорь Валерьевич могут меня при желании поправить), переводы ни того, ни другого еще не опубликованы.

3 апреля.

Более чем замечательный австрийский поэт, в свое время более чем замечательно переведенный Евг. Витковским. Когда я впервые прочел эти переводы, т. е., конечно, их часть — кажется, в книге «Пять австрийских поэтов» или как-то так она называлась (она у меня есть здесь, но вместе с прочими переводными стихами задвинута очень глубоко, сейчас не найти) — автор показался изобретением переводчика, настолько хорошо — неправдоподобно хорошо — стихи стояли на странице, дышали и звучали. Это были едва ли не лучшие стихи на весь сборник, где, между прочим, были и Целан, и Ингеборг Бахман, и Эрих Фрид (ну, это на любителя). Изобретением пусть не в фактическом смысле (я догадывался и в том нежном возрасте, что разыгрывать издательство «Прогресс» — кажется, его тогда еще не разделили на «Прогресс» и «Радугу» — было бы занятием во всех смыслах малоперспективным), но хотя бы в смысле радикального улучшения переводимого переводящим, такие случаи тоже бывают.

Поразительно не это. Качества Евгения Витковского как стихотворного переводчика общеизвестны. В этом качестве он равновелик Жуковскому (при весьма отличной функции стихотворного перевода в современной культуре, не отменяющей эту равновеликость, но воспрещающей великоравность, если я понятно выражаюсь; впрочем, не будем сейчас о грустном). В его переводе можно не отрываясь читать всё, даже безумные и, подозреваю, чудовищно скучные трагедии голландца Вондела (пардон, пардон, Е. В. — Вондел, конечно, велик!). Я в свое время как открыл книжку, так и не закрывал, пока все до конца не прочел.

Но когда я по случайности до некоторой степени выучил немецкий язык и однажды не без содрогания перевел взгляд в «Золотом сечении» с правой на левую страницу, выяснилось, что Крамер ровно так прекрасен, каким изображен у Витковского.

Вероятно, это один из последних взлетов немецкого регулярного стиха перед его полным обрушением в 60 гг.

Сажусь писать колонку для «Тагесшпигеля». Вышестоящее — это был как бы попутный газ.