Иван Ахметьев выложил также статью Александра Ласкина, которая была частью журнальной публикации стихов Геннадия Гора.

Ноябрь в виноградниках. Маленький соколик

Последние ласточки засвистали и зачпокали, влетая в светящийся пар перед горой — и окончательно сделали осень.

Шиповник сбросил с себя последние лоскутья и остался с двумя тысячами пятьюстами семьюдесятью тремя маленькими лакированными сердцами, свисающими с его кривовато-коленчатых костей. Лак на них начал уже коробиться и морщиться.

Виноградники же приобрели ту лиловую, рыжую и бурую прозрачность, которая, как известно, вскоре обернется пустотой, обернутой и прошитой колючей проволокой.

Но пока что надо всею этой прозрачностью висит на бочкý, как бы делая бóчку, и чего-то высматривает маленький соколик. По внутри этой прозрачности — по засыпанным гнилой мезгой коридорам — ходят небольшие олени, подъедая недоубранный виноград, уже даже частично изюм – сине-черный и трещащий у них на зубах, как орехи.

А на голых сливах вырос чернослив.

Маленький соколик, быстро маша крыльями и частично еще на боку, никого не схватил, улетел вслед за ласточками.

Кот с подоконника презрительно смотрит на небо.

ПТИЦЫ БРЕЮТ ПОДМЫШКИ ПЕРЕД НОЯБРЬСКИМИ
(стихи из романа о попугаях)

Засохший серпантин давно ушедшего лимона,
стол в заусенцах и глазках.
И в щелке маленький голодный насекомый,

Но этого не видно никому.

А тут еще птицы, да хоть воробьи –
клюв, перья, подмышки.
Подмышки клювами скребут, как выбривают,

но подмышек и подавно не видно никому.

Невиден сон пернатых птиц,
а утром сна слышны излишки.
А птицы лысые в клетушках, хоть летают,

Но их полет невидим никому.

Лимонной корки плесень – камень-лабрадор,
кто забыл ее с лета на дачном столе,

придет ли за ней, найдет лабрадор?

Сок осенних деревьев – скудеющий дар

многого знанья – кому?

Только что вышедшее в Вене двуязычное издание, подготовленное великим переводчиком Петером Урбаном. В левой, русской части это первая книжная публикация стихов, написанных Гором в блокадном Ленинграде. Была в свое время частичная публикация в «Звезде» (которой даже в сети нет) — и всё. В сущности, гнусность и мерзость, что эта поразительная, а, может быть, и великая книга впервые вышла в Вене, а не в Москве или Петербурге. Впрочем, о чем говорить. До сих пор нет книги стихов гениального Тихона Чурилина (хотя специалисты по нему есть — jako, например. Нет книги Ривина. Да мало ли! …Ладно, бесполезно — все равно почти все дети капитана Гранта являются детьми лейтенанта Шмидта.

В связи с «Блокадой» Гора встает очень много и очень сложных вопросов, с которыми следовало бы разбираться медленно и подробно. Например, математика ужаса. Ужас блокады наложился в Геннадии Горе на предвоенный советский ужас и создал зону поэтического бесстрашия. Почему именно обериутская эстетика оказалось для него адекватной запредельному кошмару блокадного существования? Интересно, что после войны «страх иудейский» вернулся и Гор перестал быть поэтом, а снова сделался второстепенным советским прозаиком и даже без «экспрессионистских» претензий раннего времени, отразившихся в «Корове» и почти во всех остальных рассказах «экспериментального цикла» (впрочем, без особого успеха — в связи с несовместимостью «авангардистской формы» и «советского содержания»; впрочем, это проблема всех подобных попыток, в том числе и житковского «Вавича»). Все эти механизмы требовали бы подробного как литературного, так и литературно-социологического рассмотрения. К сожалению, в отсутствие «Критической массы» разбираться с этим особенно негде. По крайней мере, мне. Очень жалко, что ее нет. И пока ничего взамен.

Но одно уже ясно — одно из стихотворений мы обязательно возьмем в «Ленинградскую хрестоматию«. Вероятно, про немца. Или, может быть, последнее в нижестоящей выборке. Четверостишия почти все невероятные, именно в них Гор, пожалуй, достигает наибольшей независимости от выбранного им языка Хармса и Введенского, от него при этом не отказываясь. Но одного четверостишия для «Хрестоматии» маловато.

Далее следуют выбранные (мною) стихотворения Гора. Пунктуация (вполне фантазийная) следует венскому изданию, основанному на рукописях из архива Геннадия Гора.

ДОПОЛНЕНИЕ: выяснилось, что публикацию стихов Гора в «Звезде» (5, 2002) отсканировал и сейчас поставил к себе в журнал Иван Ахметьев.
————
Мне ветер приснился сугубый
Германия, зоб и чума
К сороке примерзшие губы
В природе сошедшей с ума
Читать далее →

сходил не только в виноградники, но и в мировую паутину зашел, спросил у робота, что слышно новенького. Новенького немного, но есть и любопытное.

Вот, например, отчасти возвращающая веру в наличие на этом свете осмысленных человеческих существ, нормальная, аккуратная, осмысленно сделанная сотрудниками тверской библиотеки им. Горького работа. Даже выкрик несчастного полусумасшедшего мужичка в обрыганном пиджачке и в обмоченных штанах, стоящего враскачку у пивточки и скверною лаею монотонно кричащего на прохожих, какие ему кажутся почище, что они жиды и антилигенты — и тот выглядит здесь объяснимым и вписанным в информационный контекст. Не все еще потеряно, как было написано на двери одного «стола находок» в одном провинциальном городке в одном тысяча девятьсот восемьдесят лохматом году.

К слову говоря, с мужичка с самого давно уже спросу практически никакого, а вот лицам, добровольно, сознательно и, кажется, по своей инициативе подставляющим микрофон к его заблеванной бороде и распространяющих по мере возможностей сквернословный поток больного, вот тем следует сходить провериться. Довольно очевидно, что у этих лиц что-то очень не в порядке. Честно говоря, мне они представляются куда более общественно опасными.

А вот еще интереснее: другие лица, призывавшие не так давно к категорическому бойкоту известного органа (упаси бог, не в связи с мужичком и его «жидами и антилигентами», а в связи с куда более существенными преступлениями), не призовут ли эти лица к бойкоту соответствующего оранжевого глянца, ну хотя бы в связи с высказываниями типа «вдова Кривулина, когда я перехватил ее пьяные грязные ручонки…», не говоря уже обо всем прочем?

Один из лучших русских поэтов нашего времени — Игорь Булатовский — bulatovsky.

СПРАВА? ЗА СПИНОЙ?
(стихи из романа о попугаях)

Компьютер, разумеется, компьютер,
стена, окно,
но где оно,
справа? за спиной?
странно знать, где окно
и не знать, что оно
под стеной.
Т. е. хотеть не знать, где окно.
Лес — кристальная река. Не изнутри,
с зверюшками, зверищами,
и верещаньем в чаще.
Но только то,
что видно и с дороги.
С дрог одрогших легковых.
Вот он. Вот он. Он жестяной и завитой,
залитый осенью, как лавой.
Как вывих, псих во снах своих.
Лес, лён (потухших погремушек), ручей,
лес, лён (он больше не синён), ручей.
Твичей, твичей, без многоточий,
из (т)рудных многодней.
Нельзя запомнить,
какая птица, что твердит.
Кто говорит твичей,
кто говорит тютю,
а кто молчит.

Особенно нельзя понять,
поняв, нельзя запомнить,
которая из них молчит.

Про Вас. Гроссмана писал-писал-писал… три дня писал — написал примерно размером с самого Гроссмана, страниц девятьсот то есть. Сели, сократили до 6000 знаков. Обрезки выносили два дня.

Высунули голову из этого процесса: вокруг уже совсем осень. Виноградники приобрели известную рыжую, лиловую и бурую прозрачность, над этой прозрачностью висят соколиные, чего-то высматривая, по внутри этой прозрачности ходят небольшие олени, подъедая недоубранный виноград, висящий частично уже в изюмном состоянии.

«Зенит», говорят, уже почти чемпион.

Все, ныряем обратно — мне надо писать колонку про Диккенса и его рождественские затеи, а Ольге Мартыновой — после собственной статьи о Гроссмане (для другой газеты, разумеется) — рецензию на немецкие издания Шаламова и Геннадия Гора (у которого, кстати, есть кое-какие замечательные стихи, а немецко-русская билингва этих стихов, которая сейчас выходит в Вене, является по существу первым их книжным изданием), а потом и еще на парочку книг.