Небольшие романы — 15: Обстоятельства образов действий

ВОСКРЕСНЫЙ ВЕЧЕР НА МАЙНЕ. 1-е НОЯБРЯ 2015 г.

Листья падают отвесно и быстро, как плоские камни, и даже не поворачиваются летя. Золото дерев редеет на глазах, а багреца тут никогда не было — широты не те.

С реки косым треугольником идет ослепительный свет — гуси прячут голову под крыло: притворяются, будто спят.

Вдоль реки бегут девушки, хвостики их качаются, как маятники, задние ноги в шерстяных гольфах задираются высоко и несколько в стороны от скромных ягодиц, сжимающихся в напрасном ужасе, — не получат ли они пенделя от собственных тапочек. На девушек одобрительно оборачиваются старушки в волосатых беретах, полосатых шубках и с белыми собачками в поводу — из тех белых собачек, что быстро-быстро шлепают лапками, как будто они заводные и в курчавой шерсти на спине у них сам по себе медленно поворачивается холодный маленький ключик.

Неуверенно темнеет. Лица гуляющих меркнут. Река светлее неба. На мостах мерцают в пузырях желтые и розовые фонари. Трамвай идет по мосту, нагибаясь.

Небольшие романы — 14: Обстоятельства образов дейтвий

В БИЛЕФЕЛЬДЕ НА ВОКЗАЛЕ

все девушки и дамы в очках. Странные моды у них в этом Билефельде.

Голубь бежит по перрону, быстро дергая головой и отскакивая от чемоданных колесниц — боится, как бы кто-нибудь не завладел жирным харчком сидящего на корточках поляка.

Молодая мать, к которой спереди привязан ревущий младенец, пытается успокоить его, слегка приседая, вращая бедрами, двигая грудью и прижимая его голову к своим губам — то есть совершая приблизительно те же движения, что и когда его зачинала. Младенец то недовольно замолкает, то радостно взревывает.

Цыганские родители разговаривают между собой по-чешско-цыгански, а с младенцем в коляске — по-русски, именуя его при этом змей: „Да знаешь ли ты, какой ты змей, змей?“

Поляк схватил голубя, сжал ему обеими руками крылья и дует в воротник, с треском раздвигающийся. Красные глаза голубя в ужасе блекнут, блеклые глаза поляка разгораются.

Небольшие романы — 13: Обстоятельства образов действий

НА ГРАНИЦЕ

На обочине с той стороны вьетнамцы торгуют садовыми гномами. Могильные венки и надгробные плиты (крестики свежим золотом) с незакрытыми скобками и пропущенными именами прислонены к бесконечному или, как минимум, до Праги забору из металлической сетки.

Те же гномы установлены во дворах близлежащих домов (на клумбах и в голубом мху) уже на этой стороне, за колоннами дорического стиля высотой прохожему по пояс. Там жe повсюду гипсовые, твердой детгизовской рукой раскрашенные утки, гуси и курицы — вероятно, добрые хозяева ставят памятник каждой съеденной ими птице.

(Свиньи? Свиньям памятников не полагается, они, как воздух, а как поставишь воздуху памятник?..)

Небольшие романы — 12: Обстоятельства образов действий

В ВИНОГРАДНИКАХ. ЭДЕНКОБЕН, СЕНТЯБРЬ 2015 ГОДА

Большая птица стоит против ветра, пошевеливая коротковатыми крыльями: выглядывает в виноградниках мышь. Мыши не видать, птица (это не орел, скорее крупный сокол или небольшой ястреб, не разобрать снизу на ослепиельно отгорающее солнце) закладывает вираж и улетает на гору, в темные каштановые леса. Мышь выходит из-под бурого листа и шевелит усиками — смеется.

Курчавые паруса винограда мелко вздуваются на кораблях с бесконечным числом сопряженных мачт — первая и последняя напряжены тугими вантами. В просвет между кораблями можно увидать самое дальнее море, незримое небо, блаженный остров, куда все они плывут. Пешком туда не дойдешь, хотя проход вот он, — а можно только доплыть на виноградном корабле, если он когда-нибудь стронется с места. Но куда залезть? — у виноградных кораблей нет палуб и трюмов, и ни бака, ни юта. Одни только низкие сопряженные мачты и проволочные ванты, входящие в землю.

Скоро эти паруса сдуются, корабли будут стоять пустые, ободранные. Тогда-то мышке станет не до смеха.

Небольшие романы — 11: Обстоятельства образов действий

МОИ КИТАЙЦЫ

Китайцы в марлевых намордниках — повсюду.

Китаянка в кепке, наклонясь, пресердито кричит в телефон — во Франкфурте на вокзале.

Пара китайцев (он и она) поочередно показывают друг другу что-то в своих телефонах и тревожно перекрикиваются, как парочка уток-мандаринок (он и она). Лица их иссиня-белеют в телефонном свету — в поезде Берлин — Франкфурт-на-Одере.

Китаянка, престрого поговорив с мужем, который все делает совершенно неправильно, пьет кока-колу из литровой бутылки. После каждого глотка она звонко рыгает, торжествующе оглядывается и прикрывает рот ладонью. Муж, с целью умилостивить богиню, звонит детям в Китай и протягивает ей телефон из-за стены из трех гигантских чемоданов, установленных им на свободном сиденье. Голос ее становится ниже, она все время смеется короткими очередями, поговорив, отдает мужу телефон и засыпает. В купе поезде Франкфурт — Базель.

Прошло лето, китайцы пропали, улетели на восток. Жду весны.

Небольшие романы — 10: Обстоятельства образов действий

СТАРИКИ В ПОЕЗДЕ

 

Немецкий старик в ботинках, начищенных до смертельного блеска, конспектирует газету. Выходит, полотняные сумки с конспектами бьются о его толстые ноги и поворачиваются вокруг его пухлых рук. Газета остается на сиденье.

Турецкий старик в цветной шапочке, похожей на тюбетейку, но выше, и в обтерханной пиджачной паре перебирает желто-коричневыми пальцами с большими белыми ногтями черешневые четки, вытертые до смертельного блеска и до внутреннего узора. 

 

Итальянский старик во всем белом — от шляпы с прямыми широкими полями до туфель с мельчайшими дырочками, расположенными расширяющимся от пальцев к подъему треугольником. На левой руке, на безымянном пальце, серебряный перстень с яшмой — такой огромный, такой выпуклый и до такого смертельного блеска сверкающий перстень я наблюдал разве что у поэта Генриха Сапгира (лет тридцать назад), что в сочетании с кожаным пиджаком, боцманскими усами и (кажется) бакенбардами придавало ему вид зубного врача на отдыхе. …Итальянский старик увидал на перроне девушку, перебирающую длинными подгибающимися ногами, и заторопился выходить. Конечно, у него оказалась трость с набалдашником.

Небольшие романы — 9: Обстоятельства образов действий

ОБ ОПЬЯНЕНИИ

Поляки пьянеют в дупу или даже еще глубже.

Немцы склонны к ненатуральному веселью.

Русские впадают в задумчивость до слез.

Прочие народы к опьянению не способны вовсе и скрывают это постыдное качество, притворно-страстно чмокая над испорченным виноградным соком или наваливая груды льда в ячменную или кукурузную сивуху, чтобы как-то забить ее отвратительный вкус. Или курят сладкую траву, которая на них действует. Они начинают выть и смеяться.

Если вам встретится в Западной Европе или Северной Америке по-настоящему пьяный человек, поскребите его: он окажется русским, поляком или немцем. Или притворяется.

Небольшие романы — 8: Обстоятельства образов действий

ОКНА В АД

Куда ни глянь, всюду окна в ад.

…иллюминатор стиральной машины, где крутятся в смутно сверкающем барабане носки и рубашки.

…окна подъезжающего поезда; чтó за ними, едва видно: полумрак, уходящие в никуда огни, неясные профили в голубом свете телефонов. Ясно виден только ты сам в сменяющихся затемненных окнах — каков ты есть, каким будешь.

…оркестровая яма. По краям, на медных, что-то временами вспыхивает, как будто музыканты закуривают. Когда они встают и раскланиваются после спектакля, всегда одного-двух недостает — провалились.Но кто считает оркестрантов?

…в какое ресторанное окно мимоходом ни глянешь, за каждым нобискруг — харчевня на пути в ад. Или даже сам ад, где кабатчик — сатана. Блондинки с хвостами тянут пиво из высоких стаканов. Татуированные мужчины со стуком ставят пустую стопку на стол. Или дамы в шанелях сосут устрицу, слегка укалываясь карминными губами, а джентльмены в фиолетовых пиджаках поднимают бокалы с драгоценной пеной выше своих тупеев. Повсюду, даже в какой-нибудь забегаловке на автоколонке, за стойкой у кассы стоит сатана, вытирает руки о передник и постукивет под прилавком копытом. В Средние века была известна только одна харчевня «Нобискруг», сейчас они — все.

Небольшие романы — 6: Обстоятельства образов действий

О НЕЗАМЕЧЕННОЙ ВОЙНЕ

…почему, например, в Кальве только голуби и никаких воробьев, а в Берлине, например, — одни воробьи, пускай немного?.. 

Да и ведут себя эти берлинские бурые, т. н. „полевые“, не как „уличные“, серые нашего детства — нет у них той милой наглости, что позволяла хладнокровно прыгать по столикам уличных кафе, искоса наблюдая за пирожной крошкой, и — цоп, фрррр, улетел! Или старушечьи булки из-под носа у раздувающих зоб сизых и мраморно-красных голубей выклевывать.
Бурые воробушки вспархивают чуть что с тротуара, колотя с неимоверной частотой крылушками (воробышки колотят крылышками, воробушки — крылушками), превращающимися в две полупрозрачные полусферы с коричневатым мельканьем в глубине, и фьють, и фррр, — и нет их, не рассмотреть даже, а на столик их и овсом не заманишь. Колибри какие-то, а не воробьи. Видно, кто-то их до смерти напугал…

А не война ли все это? — спросит сторонний наблюдатель, бездельный обходчик немецких улиц, бездумный съезжатель в немецкие подземелья: одни области остаются за воробьями, другие переходят к голубям, побежденные частично гибнут, частично спасаются в другие местности — словом, всё как всегда. Но как бы ее назвать, эту войну, у всех войн имеются благозвучные имена (тридцатилетняя, франко-прусская, шестидневная)? — ВОЙНА ГОЛУБЕЙ И ВОРОБЕЙ? или ВОЙНА ВОРОБЬЕВ И ГОЛУБЬЕВ?

…Во Франкфурте воробьи, кажется, победили, но с такими потерями, что если встретишь за неделю одного-двух, и то будет хорошо. Немногие побежденные голуби отступили в подземелья метро, к мышам, и ходят там по перрону, подсасывая из лужиц кока-колу и кровь, набираются сил для реванша…
И что, интересно, думают обо всем об этом сороки-вороны, черные дрозды и — в прибрежных городах — белые, будто бы тонко-фаянсовые чаечки и широкие,черноголовые чайки?..

Ну и кошки, конечно.

Небольшие романы — 5— Обстоятельства образов действий

ЕЩЕ О ГОЛУБЯХ

Голубь внизу, на мостовой, и голубь наверху, на крыше, — две совершенно разные птицы.

Внизу это всякому известное кроткое неуклюжее существо, торопливо выклевывающее что-то из собственного полузасохшего дерьма.

Наверху — маленький орел, элегантный боец и яростный падишах своей голубки.

Или нетрезвый поэт, глухо повторяющий: “Дай денег, дай денег, дай денег!” Когда же устает и смолкает, голубка отвечает тоненько, но решительно: “Нет денег, нет денег, нет денег!.. И не будет! И не будет!”

Но кто тогда стоит на головах у Пушкиных и Гоголей, у Гете и Шиллеров — нижний, пачкун, обливающий носы и щеки классиков полузастывающим, еще стекая, белым, или же верхний, герой и поэт?

Или какой-то третий вид — средний: живущий на памятниках, не подымаясь выше головы, не опускаясь ниже плечей?