Сентябрь 79-го года, Волосовский район Ленинградской области, куда меня при переходе из Института водного транспорта в Финансово-экономический институт послали на картошку. Шахматы закатные и лунные
Закат расчертил поля на поля — белые и желтые. На некоторых стояли черные фигуры. Иная вынимала из-под крыла клюв, оглядывалась (как бы в поисках белых) и с размаху втыкала клюв себе под ноги. В целом поля имели вид скорее сувенирный — шахматных досок, сплетенных народными умельцами из золотистой и серебристой соломки.
На тележке без бортов, куда мне народный умелец — лет одиннадцати с кривой беломориной в маленьком кривом рту — впряг мерина Яшку, я ехал на ферму за молоком. «И мерин мой игреневый ушами шевелит», — не без ужаса вспоминал я стихи комсомольского поэта Чекмарева. Яшка ушами не шевелил, но время от времени пешком вздувал золотеющий хвост — на асфальт сливался зеленый полужидкий круг. Порой он останавливался и выдвигал у себя под животом кривую подрагивающую колбасу. И не трогался с места, пока колбаса не задвигалась обратно. “Вспоминает”, — объяснял я себе этот феномен.
Обратно ехали при луне. Яшка торопился домой и воспоминаниями не отвлекался. Луна расчертила поля на поля — белые и черные. Белые фигуры так и не пришли, а черные стали еще чернее и слились с черными полями. Или вообще улетели. И от этого шахматы стали настоящими — страшными и прекрасными, какими я их помню.
