Хор невидимых чаек затих постепенно,
Но сначала кричал и кричал.
Одичавшая юшка и пылкая пена
Били катер о красный причал.
Вот таким был тот мир за полмига до срыва,
Длинный сон за собою неся –
Как за облачным одром прозрачная грива,
Нерассеивающаяся.
— оказывается, процитированную мной
песенку про Австралию написал именно он, покойник.
Только сегодня собрался о нем написать.
Мне было лет пять, может, и четыре. Мы отдыхали с дедушкой и бабушкой под Киевом. И вот в дом отдыха — как это обычно бывало — приехал с концертом артист. Настоящий артист! И я был так возбужден самим этим фактом, что весь концерт прыгал, что-то Веснику кричал — и в конце концов он, расстрогавшись, взял меня к себе за эстраду. И я там вместе с ним, чуть ли не у него на коленях, сидел.
Это было еще до «Электроника».
А, это мы уже слышали. И понятно от кого. В сущности, «актуальщики» нынешние — наследники Ярошенок и Иогансонов (или Нормана Рокуэлла, НЕ УКРАДЕННОГО цыганами), а отнюдь не Кандинского или Сезанна.
Вот слышал об этом в том числе и от умных людей (Пригова покойного) и всякий раз думал: испугали кота сосиской! Палех! А амфоры греческие — не художественный промысел? А кенийские деревянные скульптуры? Удивительно у этих людей — леваков, коммуняк по большей части — презрение к ручному, ремесленному труду. А по мне, мастер, безупречно чувствующий пропорции глиняного горшка, в сто раз выше дядечки или тетечки, выразивших свой БОГАТЫЙ ВНУТРЕННИЙ МИР в посредственной инсталляции и умеющих долго и занудно болтать об этом. Это не говоря уж о «социальном критицизме». За социальный критицизм вообще топить надо в младенчестве.
Вот ведь настоящие модернисты и авангардисты народные промыслы не презирали, к художнику-ремесленнику относились на равных. Мне довелось знать Давида Гобермана, замечательного живописца, сформировавшегося в Белоруссии в эпоху Шагала и Малевича, и при том специалиста по народному искусству: молдавским коврам, еврейским резным мацейвот, гуцульской керамике и проч.
Другое дело, что и представители «современного традиционного искусства» боятся признать себя ремесленниками, мастеровыми, анонимными носителями тонкой традиции и умения — они так же, как и «актуальщики», заражены «романтической» (или «буржуазной» — это уж под каким углом смотреть) по происхождению идеей художника-творца-мыслителя-одиночки. Потому у них ничего и не выходит.
Что это за тело на диване
Распростертое, лежит?
Может, это тело дяде Ване
Или Гамлету принадлежит?
Он сейчас себе в висок отправил пулю,
Чтоб у ночи вытянуть ответ,
А она ему показывает дулю,
Отвечая разом «да» и «нет».
Нарисованы таинственные знаки
На полу и на окне.
Воют за стеной хохлатые собаки,
Саламандры нежатся в огне.
Может, это Гамлет, может, римский папа,
А быть может, Вечный Жид.
Может, он сейчас наденет плащ и шляпу
И в аптеку побежит.
Может, адский клерк его читает имя
На полу, на потолке.
Муха лапками стучит сухими
У него на кадыке.
1) До сорока лет мне снилось, что я учусь в школе.
В сорок я, видимо, получил у Морфея аттестат зрелости и стал во сне учиться в институте.
Недавно мне приснилось, что семинар по экономической географии, на котором я должен присутствовать, будет вести критик Т. Несколько шокированный, я все же решил из принципа придти на семинар. Как я и ожидал, Т. сражу же подошел ко мне и начал хамить, при том «тыкая». Я ответил ему одной единственной фразой: «Будьте любезны, обращайтесь ко мне на «вы»». Т., мгновенно рассвирепев, сорвал с себя одежду (кряжистый бородатый мужичок далеко не первой молодости!), и с голым задом начал отплясывать перед аудиторией, размахивая руками и бессмысленно ругаясь. Другими словами, повел себя так, как обычно ведет себя «в своих статьях» (в быту мне с ним общаться не приходилось — Бог миловал! — да и не видел я его уже лет семь). Студенты, естественно, развеселились, стали хлопать в ладоши и аплодировать.После окончания семинара Т. подошел ко мне и с победным видом произнес: «Вы видите, какой успех я умею у молодежи?».
Между прочим, кафедру экономической географии Финансово-Экономического Института, где я учился, много лет возглавлял профессор Искоз-Долинин, сын одного знаменитого литературоведа и отец другого — который как раз в дни моего студенчества преподавал там же на кафедре иностранных языков.Что до Т., то он в эти годы числился поэтом-переводчиком и был, как бы это сказать… уже ужас, но еще не ужас-ужас-ужас. И я даже время от времени заходил из юношеского любопытства на его семинар по поэтическому переводу. Что, по-видимому, и послужило источником сна.
2)Я — на приеме у президента России, который награждает меня орденом за мои великие заслуги. Резиденция президента находится на вершине Эвереста. Поднимаются туда на лифте, но по окончании приема мне разрешили выйти на воздух — на смотровую площадку. Только ненадолго: там очень холодно. Минус 300 (во сне я не помнил, что это выходит ниже абсолютного нуля). Но почему-то я, выйдя из помещения, ощутил, наоборот, жару. Мне объяснили, что это всегда так: когда НАСТОЛЬКО холодно, кажется, что жарко.
3)Целая психологическая пьеса. Действие происходит во Франции. Знаменитая актриса живет с в маленьком домике за городом со своей лесбийской подругой. Подруга действительно лесбиянка, а актриса так — от безысходности. Приезжает импрессарио со своей семнадцатилетней дочерью — предлагать актрисе новую роль (а она отошла от дел и нигде не играет). Подруга начинает ухаживать за дочерью, актриса застает их, дает подруге пощечину и с досады отдается импрессарио, который давно неразделенно в нее влюблен. Неожиданно она понимает, что любит импрессарио, и уезжает с ним. Подруга кончает с собой. По ходу дела все герои произносят многословные монологи, в которых делятся тонкими деталями своей душевной жизни — я удивительным образом запомнил даже некоторые из этих монологов.
Может, такая пьеса в самом деле существует? С какой бы стати она мне приснилась. Нет ничего более далекого от моих интересов, чем французские актрисы-лесбиянки.
Вовремя же я написал статью о Димитрии Кантемире для журнала «Талеон»!
Ниже характеристика молдавского национального характера, данная высокоученым, но неудачливым господарем.
Читать далее
Это вторая серия дела Антонины Мартыновой. Только в том случае «все приличные люди» были стопроцентно уверены в ее невиновности (и я сам был — до ее бегства), а сейчас «все приличные люди» уверены в виновности Агеевых, мучивших мальчика Глеба (и я сам был почти уверен, пока не прочитал интервью с ними в «Известиях»).
На самом деле, в обоих случаях все сложно и непонятно.
И такое еще будет, все больше и больше.
Говорили о проблеме насилия в семье? Требовали общественного контроля? И правильно требовали, конечно, потому что проблема такая есть, по всему миру ей обеспокоены, а уж в нашем отечестве, с присущими ему пьянством, безалаберностью, грубостью нравов… Ну, в общем, ясно. Я не говорю даже про ужасные уголовные дела — вроде истории семьи Гречушкиных (там еще дело, конечно, в существовании таких государственных образований, как Приднестровская Республика, с их упрощенной юстицией).
Но — с другой стороны — в каждой семье есть свои особенности, свои «тараканы». В общении между любыми близкими людьми есть такие вещи, которые посторонних шокируют. Но одно дело, когда речь идет о взрослых людях. И совсем другое — дети. Ну, вот у наших соседей шестилетняя девочка сама выгуливает собаку. Теоретически мы могли бы на них пожаловаться в опеку. А вот еще в Карелии девочка семи лет отсудила у своего папы две тысячи рублей за то, что тот высек ее ремнем.
А уж если в семье есть что-то необычное… Приемный ребенок, незарегистрированный брак, неродной отец. Понятно, что в случае оживленного общественного (то есть народного, «бабьего») контроля такие чуть-чуть отличающиеся от массового стандарта семьи (а неблагополучных среди них не больше, чем среди других) будут под особенным прицелом.
Выход из положения один. Семейные конфликты, в которых предположительно пострадали дети, должны разбираться специальными комиссиями, включающими детских психологов. А если надо, их следует передавать в особый специализированный суд.
А то один мальчик говорит, что видел, как мама скинула девочку с лестницы, а другой мальчик — что его собственная мама обварила его кипятком за то, что он баловался. Сколько здесь правды, никто не знает. А потом всем этим начинают заниматься сомнительной честности менты, и — что еще гораздо хуже — журналисты. Людей этого цеха (к коему я сам когда-то принадлежал) нельзя подпускать к такого рода делам на версту до окончательного судебного решения.
Когда-нибудь опишу, как ходил к нему в гости в 1983, восемнадцатилетним, и он показывал мне «Континент» со свежими стихами Бродского.Сам он был тогда, четверть века назад, полный легкой и веселой крови малоросс, стихи писал звучные и бодрые. Каким он был в конце — не знаю, но его смерть неожиданней, чем чья бы то ни было.
Скользим мы бездны на краю,
В которую стремглав свалимся…
Того, кто летает, того, кто поет,
Чья глотка полна непроцеженных йот,
В чьих жилах от ветхого йода черно,
Не больно пьянит ветряное вино.
Недаром скакавший на ведьме с Хомой
Любви предпочел разговорец немой
Пупырчатых тварей, что в южной ночи
Топорщат друг в друга усы и лучи.
Ундина вольна, а колдунья мертва,
Но глупые призраки те же слова
Гнусаво твердят на языке другом,
И автор встречается с новым врагом.
Внутри некрошащейся полой луны
Ни сладкой галушки, ни голой жены,
Ни виршей, ни вишен, ни пышной земли,
А только кормленые нами нули.
Зеленая жизнь, я скажу не греша:
Ты в рыхлой постели была хороша,
Но речь о пространствах, где панна Луна
Бессмертна как ты и как ты зелена.
Невидимых дочек и скользких сынов
Она зачинает от вздохов и снов.
Ни крик петуха, ни церковный набат
Не страшен для ласковых лунных ребят.
1995