Утраченное

Хорошо бы составит список произведений русской литературы, явно замечательных или очень интересных,про которые известно, что они были — но которые утрачены, и, видимо, безнадежно.
Список, естественно, начинается с полного текста X главы «Онегина» и с окончательной редакции II тома «Мертвых душ».
Дальше?

Батюшков, стихи из сожженной в 1822 году итальянской тетради.
Грибоедов, «Грузинская ночь».
Комаровский, «До Цусимы».
Кузмин, последняя книга стихов («Урок ручья»).
Мандельштам, стихи, написанные в 1937-1938 в Савелово и в Калинине.
Нарбут, лагерные стихи 1936-1938 (сохранилось четыре строчки в письме Всеволода Багрицкого к матери)
Клюев, почти все написанное в 1934-1937 в Томске (кроме поэмы «Кремль» и одного стихотворения).
Хармс, первое действие «Комедии города Петербурга».
Введенский, «Убийцы вы дураки»
Заболоцкий «Облака», «Шаман», «Осада Козельска», вероятно, многие стихи.
Дойвбер Левин «Приключения Феокрита».
Юрий Владимиров, все взрослые стихи и проза (кроме одного рассказа)
Николев, «Василий Остров».
Даниил Андреев «Странники ночи».
Венедикт Ерофеев «Дмитрий Шостакович».

Предлагаю всем дополнять этот список. Несомненно, он должен быть очень большим.

Очепятка

Только что допустил дивную опечатку:
вместо «вкусы властей» — «вкусы сластей».

В моей жизни, правда, была опечатка еще лучшая:
«Теперьбург».
Я понял, что так наш город и называется. И время от времени употребляю это слово.

Вниманию переводчиков

http://archiv.tagesspiegel.de/archiv/28.01.2007/3043649.asp

Олег Юрьев пишет по-немецки, между прочим, что стихотворение, которое считается главным хитом гомосексуальной любовной лирики — «Stop all the clocks, cut off the telephone…» Одена, на самом деле написано ОТ ЛИЦА ЖЕНЩИНЫ, по заказу Бенжамена Бриттена. Текст романса для женского голоса. Гомосексуальность автора — случайное совпадение. С таким же точно успехом можно было бы считать примером музыки, выражающей муки однополой любви, скажем, арию Татьяны.

Вот тебе и четыре свадьбы. Вот тебе и похороны. Впрочем, впросак попал не только Голливуд, но и все русские переводчики.

Крещение

История про Б.А.Березовского, лондонского пропагандиста.
Брал у него интервью израильский журналист.
Закончил, пожал руку…
— С Ханукой вас!
— Вообще-то я православный.
— Ну, тогда — с Крещением!
— Ну что вы, я давным-давно крестился…

Кстати, православных — с Крещением.

Старые долги: час между Вольфом и собакой

Лет пять-шесть назад мне позвонил ныне покойный Сергей Евгеньевич Вольф, находившийся тогда в депрессии, из которой он выходил ненадолго, и эти выходы принимали иногда странную форму. На сей раз он очень подробно расспрашивал меня, что такое персональный компьютер и как на нем работают. Вдруг залаяла моя собака. Вольф прервал разговор о компьютерах и спросил:
— Какого размера шея у вашей собаки?
Я растерялся — шею своей собаке я не мерял.
— Вашей собаке нужен ошейник? — спросил Вольф.
Я растерялся еще больше. Каждой собаке нужен ошейник, в принципе.
— Я могу вам его продать.
Разумеется, у моей собаки уже был ошейник. Да и странно покупать собачьи ошейники с рук. Но, может быть, Вольфу нужны были деньги (я не знал, на что и как он живет — в советское время он был более или менее преуспевающим детским писателем, но все это ушло в прошлое, а в новую практическую жизнь он вписаться не смог). Короче, я растерялся и стал что-то мямлить. А «покойник очень этого не любил».

На днях мне приснился Вольф. Он был очень моложавым во сне, выглядел лет на сорок — как в 1976 году, когда я, одиннадцатилетний, впервые его увидел. Он строго посмотрел на меня и не без сварливости в голосе спросил:
— Ну, что, вы наконец измерили шею вашей собаке?

К столетию С.П. Королева

Сергей Павлович Королев был, как известно, последователем Константина Эдуардовича Циолковского, не столь ученого в строгом смысле слова, сколь «естественного мыслителя», как сказал бы Д.И. Хармс. Разумеется, это был едва ли не самый талантливый и начитанный «естественный мыслитель» в России, а может быть, и в мире, и действительно придумал много важного для будущей космонавтики, но главным для него были не технические придумки и физические формулы, а утопические идеи, для осуществления которых, собственно и требовалось заселить иные планеты. И Королев об этих идеях был вполне осведомлен. Более того, он в юбилейной статье в 1947 году ухитрился упомянуть о «философских» работах корифея, которые к тому времени, разумеется, давно находились в спецхране.
По сути своей эти философские или квазифилософские работы развивали идеи Николая Федоровича Федорова. Другие планеты были необходимы, поскольку когда все люди достигнут бессмертия, а все отцы воскреснут, на земле им не хватит места.
А теперь внимание. Федоров — внебрачный сын князя Гагарина. О чем напомнил мне Никита Львович Елисеев, которому спасибо.
Что перед нами — случайность? Или тайный федоровец Королев хмыкнул, увидев в списке кандидатов на первый полет эту (псевдо)аристократическую фамилию и…
Вряд ли, конечно. Из людей 1907 года рождения очень старательно выбивали память об их юношеских неоротодоксальных интересах. А уж из человека, пару лет проведшего в лагерях и лет пять в шарашке, а потом сделавшего секретную карьеру, эта память выбита была, должно быть, прочно.
Хотя — все бывает.

Мне приснился поэт

Александр Лаппо-Капитонович (1792-1870).
То есть его стихи, имя и годы жизни. Отчество не приснилось, возможно, оно «приклеилось» к фамилии.
Стихов, естественно, не помню. Но они были белые.

Посмотрев еще раз фильм «Другие»…

… я понял наконец, почему на дворе + 6 в середине января.
Вероятно, я умер месяца два назад. Все вокруг меня по-прежнему, жизнь продолжается, но это все иллюзия. Все это мне мерещится, в том числе вы, дорогие френды, и ваши посты и комменты. И только погода остается такой же, как в день моей смерти. И это разоблачает обман.
Страшно? А мне-то как страшно!

Я это так себе представляю

В 1890 каком-нибудь году у всего просвещенного сословия России, без различия происхождения (дворянского, семинарского, мещанского, инородческого) были общие «идеи» и «принцЫпы», которые (воленс-ноленс) разделялись всеми — от Михайловского и Скабичевского до Чехова и Владимира Соловьева и до последней усть-сысольской дантистки. Если ты этих принцЫпов не разделял, тебе был путь один — «в лагерь реакции», к Победоносцеву, Леонтьеву и Иловайскому, и дальше — в «черную сотню», еще так, впрочем, не называвшуюся. Достоевский не смог сделать выбора, и оттого страдал (знаменитый сюжет с «разговором у магазина Доницетти»).

Толстовство было неудачной попыткой радикального выхода из этой дихотомии. Стать простым настолько, что между Михайловским и Леонтьевым, между профессором и жандармом для тебя разницы уже не будет.

«Декаданс» — это тоже был вариант выхода, но в противоположную сторону: возможность обретения сложного индивидуального сознания, исключавшего какой бы то ни было выбор между Боклем и православием-самодержавием-народностью, между «народными друзьями дорогими» и «слугами царевыми». Это был процесс превращения интеллигентов старого типа в несколько иной слой, и не случайно Михайловские объединись против символистов с Бурениными, продемонстрировав свое тайное тождество. Если бы та культурная революция победила, и Михайловским, и Бурениным места не было бы.

Но настал 1905 год, и из Бальмонта попер какой-то обличительный Мачтет, а из Иннокентия Федоровича Анненского — Николай Федорович («Старые эстонки»). «ПринцЫпы» немедленно проснулись. С неизбежной чероносотенной противофазой…

Потом — благословенное время «столыпинской реакции», когда все эти люди взялись за ум, и появились «Вехи». Да и много всего умного и талантливого появилось.

Что же происходит сейчас? То же, что в 1905 году. В либеральном лагере — возрождение худших советско-интеллигентских стереотипов, риторики перестроечных газет, с противофазой в духе национализма куняевского пошиба. Но ведь сейчас не 1905 год, а типичная столыпинская реакция. Время думать, а не вопить. Отчего же все вопят и с каждым днем глупеют?