http://lechaim-journal.livejournal.com/113544.html

Ольге Мартыновой присуждена премия Росвиты.

Росвита, она же Хросви́та Гандерсгеймская (также Гросвита, Хротсвита — Hroswitha, Hrotsvit, Roswitha, Hroswitha; 938—973) — немецкая святая, христианская монахиня, поэтесса периода «Оттоновского возрождения», автор драматических произведений на латинском языке, назидательных комедий, насыщенных религиозными мотивами и символикой. Считается первым европейским драматургом со времён Античности.
Image

Премия Росвиты — старейшая (осн. в 1973 г.) немецкая литературная премия, присуждаемая исключительно писательницам. Ее лауреатками были Мариа Луиза Кашниц, Хильда Домин, Ильзе Айхингер, Эльриде Еллинек, Роза Ауслендер, Фредерике Майрёкер, Герта Мюллер и мн. др. знамениые немецкоязычные писательницы.

Обоснование жюри:

Die 1962 in Russland geborene, seit 1990 in Deutschland lebende Schriftstellerin Olga Martynova wird mit dem Roswitha-Preis des Jahres 2011 ausgezeichnet. Gewürdigt wird eine in zwei Sprachen schreibende Kosmopolitin, deren Musikalität, deren Witz und deren beeindruckende Bildung unsere Literaturlandschaft bereichern. Ihre Gedichte, übersetzt von Elke Erb, schreibt sie weiterhin auf Russisch, die Prosa auf Deutsch. Ihr Roman „Sogar Papageien überleben uns“ – nach einem Motto Joseph Roths – gehört zum Besten, was in den letzten Jahren in der deutschsprachigen Literatur erschienen ist. Durch Olga Martynova, die zudem eine Intellektuelle im ehrwürdigen, traditionellen Sinne verkörpert, erleben wir noch einmal, was es heißt, dass die Literatur überall dort zuhause ist, wo denkende, freie Menschen die Luft zum Atmen finden. Dass sie in Deutschland lebt, ist eine Ehre für uns.

Рожденной в 1962 г. в России, с 1991 г. живущей в Германии писательнице Ольге Мартыновой присуждается Премия Росвиты за 2011 г. Мы награждаем пишущую на двух языках космополитку, чьи музыкальность, остроумие и впечатляющая образованность обогащают наш литературный ландшафт. Стихи (немецкие переводы Эльке Эрб) она пишет по-прежнему по-русски, прозу — по-немецки. Ее роман «Нас переживут даже попугаи» (назван по цитате из Йозефа Рота) принадлежит к лучшему, что за последнее время появилось в немецкоязычной литературе. Ольга Мартынова, которая к тому же является воплощением интеллектуальности в самом лучшем, традиционном смысле слова, позволяет нам еще раз увидеть, что, собственно, значит утверждение, что родина литературы там, где мыслящие, свободные люди получают возможность дышать. Это честь для нас, что Ольга Мартынова живет в Германии.

Премия будет вручена 4 ноября в г. Бад Гандерсхайме

Она была ничем не хуже своего предшественника и, с высокой вероятностью, своего преемника.

http://www.rg.ru/2011/08/18/khodasevich.html

Мой знакомый разговорился на василеостровской набережной с матросами, сошедшими на берег с пришвартовавшегося бразильского корабля. Они рассказали ему про гейзер задали три вопроса: 1)где ближайший Макдональдс 2)где здесь можно потанцевать 3)(поскольку это все же были бразильские матросы) как называется местная футбольная команда и какие в ней есть или были знаменитые игроки. Будучи москвичом, знакомый не смог толком ответить на первый и второй вопрос, но (это делает ему честь) не утаил ответа на третий. Так что бразильские матросы теперь будут знать, что ели бигмак и танцевали на родине Аршавина и Кержакова.

Честно говоря, ожидал, что моя статья про Фигль-Мигля вызовет кое у кого истерическую реакцию, но, конечно, не думал, что реакция эта будет столь саморазоблачительной.

Я-то всего лишь осторожно предположил, что запоздалый и странный по формам лимбусовский шум вокруг Фигль-Мигля – это, возможно, «комбинация, направленная на то, чтобы «выбить козырь» и «присвоить» писателя, чье имя упомянуто в нашумевшей статье». И надо же: как будто в подтверждение моих предположений вылезают два персонажа кукольного театра и начинают, как мантру, повторять: «Фигль-Мигль не ваш — не ваш – не ваш! Он наш – наш – наш!» Ну можно ли простодушней продемонстрировать отношение к писателю, как к живой собственности, как к крепостному человеку?

И ведь что интереснее всего: носители кланово-мафиозного менталитета искренне убеждены, что все в литературе такие же, как они. Что все литературные сообщества устроены как (деликатно выражаясь) дворовые стаи, преследующие (деликатно выражаясь) практические цели с (очень деликатно выражаясь) авторитарным вожаком во главе. Что с ними кто-то спорит из-за, в данном случае, Фигль-Мигля. Что они для нормальных людей – субъект диалога, а не грустное обстоятельство места и времени.

Они искренне не понимают, что книгу можно упомянуть, похвалить и даже (если есть такая возможность) напечатать просто потому, что она понравилась. А не для того, чтобы вписать ее автора в «свои» и козырять им. Им искренне невдомек, что писатель, любой писатель принадлежит не «нам», не «вам» (что бы это ни значило), а себе самому – и только сам, если захочет, может заявлять о своей к кому-то из собратьев творческой и эстетической близости.

И еще – о «колбасной эмиграции». Виктор Леонидович Топоров впервые поднял эту тему в 1991 году. Тогда его слова о Германии, в которой «500 сортов колбасы и 50 видов мыла» (или наоборот, не помню), звучали столь жалостно, что В.Л. была, по моим сведениям, немедленно доставлена и прилюдно (в столовой Дома Писателей) вручена гуманитарная помощь в составе палки колбасы и куска мыла. Видимо, в этом снова возникла нужда, но на дворе, чай, не 91-й год – решим вопрос на месте. Тем более, что автор статьи «Дебютный манёвр» — я, Валерий Шубинский, колбасный эмигрант из Лесного на Оккервиль, и выражает статья только и исключительно мои мысли. Так что если что нужно (колбасы, мыльца того же, макарон, сахарку там) – пишите, Виктор Леонидович, мне в личку. Поможем, не звери же.

1) Приснилось, что доктор Ватсон — ворон. Шерлок Холмс куда-то ушел или улетел, а Ватсон ходит, хлопает крылами и декламирует:

Ни жить, ни петь почти не стоит….

2)Приснилось, что хочу купить билеты в железнодорожной кассе, а наглый кассир отвечает мне:
— Простите, но до Петербурга мы продает билеты только протестантам.
— Почему?
— Такова политика нашей фирмы.
Понимаю, что с меня хотят содрать деньги, и говорю:
— Я, конечно. не протестант, но я мог бы сделать взнос в фонд одной из протестантских церквей.
— Пожалуйства. Пятнадцать тысяч рублей.
Сошлись на тысяче без чека.

3) Знакомая вздыхает, указывая на окно:
— Посмотрите, как много минаретов и как мало крестов! Разве это не знак наступления ислама?
— Может, это и правда — говорят ей. — Но не забывайте, что мы в Турции.

1

О чугунные трубы и злые двуколки,
на болоте когда-то поселившийся рой!
Прозрачные тряпки, белесые корки
и птица-палач над их скорбной горой.
Уж рыбник от стана волочится к стану,
но еще от ночных отдыхает трудов
громовержец, что заполночь портил сметану
и прыскал в закрытые лица цветов.

2

По дорожке к дороге в провиденьи жара,
в воротца сараев слегка колотя,
пчела-невидимка нетвердое жало
заостряет о ветер, чтоб ужалить дитя.
И за Минихов ров, изумруд его жирный,
в узкий лес, где урок исполняет дневной
крепостной Эмпирея, кузнечик двужильный –
к жестокой сестре с бирюзовой спиной.

3

Только чья-то за шелест до полдня зевота
проглотит лягушек в упругое «нет»,
а жаб изрыгнет, и полудня зигота
поделится на полусвет и несвет,
и вертлявой походкой, с лицом вороватым,
то голый, то в мокрой рубашке июль
пойдет по дворам, и ногтем желтоватым
нарисует на каждой молекуле нуль.

4

На спадах дороги фальшивые лужи
чернея, мигают как нечет и чет:
то мир, равномерно-щербатый снаружи,
электрической кровью, глядишь, истечет.
И дым в треуголке гуляет по саду,
задевая о плоские розы бочком,
виснут клочья его по кусту волосату,
а потом утекают в листву молочком.

5

К ночи дребезжит костяники остаток
на квадратах кустистого полужилья,
ложится сухого эфира осадок
на полотна висящего насмерть белья,
пожарных прудов неподвижные зевы
задвижутся вдруг – и завязнут во мгле,
и тревожно идут голопупые девы
от лабаза к ручью по жидовской смоле.

6

Дальше — время одних лишь припухших еловых
полупальцев, пятнистых сосновых корней.
Спасателей, мокрых светящихся слов их
за канальцем скопленья, и прочих теней.
А там уж с опушки – то ропот моторный,
то сдавленный ох, то опасное буль:
там на длинные версты разлегся озерный
блекло-серый томительно дышащий нуль.

=========================================
КАМЕРА ХРАНЕНИЯ — non pars sed totum
============================================

http://www.newkamera.de/

ОБНОВЛЕНИЕ СЕМЬДЕСЯТ СЕДЬМОЕ от 7 августа 2011 г.

СТИХИ
Александр Беляков: СЫРЬЕВАЯ ЗВЕЗДА (тексты 2011 года)

О СТИХАХ
Данила Давыдов: ПОЭЗИЯ СЦЕПЛЕНИЙ (о книге Александра Белякова «Углекислые сны»)
Анна Голубкова. Рец. на кн.: Олег Юрьев «Стихи и другие стихотворения»
Сергей Стратановский: МАЛЬЧИШКА-ОКЕАН (о стихотворении Мандельштама «Реймс — Лаон»)
Сергей Стратановский: ЧТО ТАКОЕ «ЩУЧИЙ СУД»? (о стихотворении Мандельштама «1 января 1924»)
Сергей Стратановский: ТВОРЧЕСТВО И БОЛЕЗНЬ (этюд о раннем Мандельштаме)
Сергей Стратановский: ВОЗВРАЩАЯСЬ К БАГРИЦКОМУ

ЛЕНИНГРАДСКАЯ ХРЕСТОМАТИЯ:
Павел Яковлевич Зальцман (1912 — 1985). ЩЕНКИ

СТИХИ НЕОТСЮДА:
13. Виталий Кальпиди: «Для умерших исчадия тьмы…»

Сетевые издания «Новой Камеры хранения»

АЛЬМАНАХ НКХ (редактор-составитель К. Я. Иванов-Поворозник)
Выпуск 41: стихи Владимира Беляева (Петербург), Александра Белякова (Ярославль)
и Сергея Шестакова (Москва)

НЕКОТОРОЕ КОЛИЧЕСТВО РАЗГОВОРОВ (редактор-составитель О. Б. Мартынова)
Выпуск 14
Андрей Анпилов: КЛЮЧ, ЗЕРКАЛО, СУЩЕСТВА (о книге Е. Шварц «Перелетная птица», СПб., ПФ, 2011)
Олег Юрьев: О РЕЗЕРВНОЙ МИФОЛОГИИ «УЛИССА»