http://grymbzdik.livejournal.com/169764.html

Я не выбрался на лекцию г. Насоновского на интригующую тему: «Евреи Карибского моря».
Однако — вот маленький презент лектору — цитата из поэмы Семена Боброва «Херсонида, или Мой летний день в Таврическом Херсонесе» (1792-1798):

О караибы! — вы кого
При храминах отверстых ждете?
Того ль, что в молниях багряных
И в громе от страны восточной
На ваш камнистый снидет холм,
И в вашем шумном синагоге
Откроет вам в себе Мессию
Который возвратит Салим
И Соломоново блаженство?

Как объяняет автор, имеется в виду «Джуфут-Кале… где живут евреи. во многом отличные от польских».
Перепутав одну букву, несчастный Бибрус невольно провидел изыскания Насоновского, посвященные еврейским общинам Суринама и проч.

Провидел он также хрестоматийный шедевр Джона Китса.
Вот — из «Херсониды» же:

Ты, легкий сын росы — кузнечик!
Ты сидя ножками звенишь,
По стебелькам былинок скачешь,
Пьешь росу, пьешь ты злачный сок,
Нет беспокойств иных; — сверчи!

Прошу обратить внимание на утонченнейшую красоту этого фрагмента. У Боброва есть истинно волшебные строки — но сколько мусора!

PS

В Википедии про Боброва написано:

«Задолго до Вяземского, Батюшкова и Пушкина над ним издевались Сумароков, пародировавший его манеру (в «Оде в громко-нежно-нелепо-новом вкусе»), и Радищев, с насмешкой упоминающий о нём в своей поэме «Бова»»

Сумароков, несомненно, тоже был провидец, ибо, если верить тете Вике, пародировал Боброва за четыре года до его рождения. (На самом деле объект его пародий, как известно, Ломоносов).

PPS Знающие люди в ЖЖ объяснили, что разумеется другой Сумароков, Панкратий (1765-1818), племянник А.П., и другая пародия, тоже, правда, к Боброву, видимо, не относящаяся, а относящаяся к Державину.

И граница, далее которой
не ступить, приблизится, и вот
вспыхнет звук за черно-серой шорой,
воздух за натянутою шторой
по листве бесчувственной пройдет.

В.Ш., 1984

Птица света дутыми крылами
ухает над взлетами шоссе,
и глотают стянутое пламя
птицы тьмы над гнутыми колами
дальше-ближе к лесополосе.

И, взвивая воздух полотняный,
на столах у гномов в тихий час
булькают незримые кальяны
и летят короткие туманы
прямо в нас – в меня – и мимо нас.

Нас качает по большому кругу
(может быть, по малому) – куда?
К западу, потом к востоко-югу.
Нет скончанья рейду или руху
через голоса и города.

К тонким соснам и пескам белесым,
к топким ельникам и комарам.
(Слышишь? — море дышит по колесам).
К толстым елям, к дождику над плесом.
К тонким соснам, к пряничным дворам.

Это – вечер (утром на гудроне
черные озерца-миражи,
утром — лес в надорванной короне),
это в острый дом идут на склоне
строем меченосцы-мураши.

Это – ночь над садом-и-болотом,
ночь над лугом в городской тени,
это – там в окне за поворотом
фонари со светом безбородым:
сплющенные быстрые огни.

Мы и ночь. Мы спим в палатке синей
ý моря, у города, у рва.
Хрючат мюмзики, идут по глине
червяки. Мы спим в палатке синей.
Соль во рту, но сладко возле рта.

И, подхвачен долгою волною,
по короткой брошен я волне,
и себе передан, и со мною
прорванное зеркало ночное
говорит и снится не во сне.

Ночь стоит, как чертова невеста.
Здешним птичкам пышного пшена
носит ветер из другого места:
зюйдозапада, северовеста.
Ночь лежит, как черная жена.

Торговали мы недаром
Неуказанным товаром…

А какой именно товар Пушкин мог иметь в виду (ну, все-таки понятно, что не героин). Живой товар? Какие-нибудь меха особенные?

http://kultinfo.com/novosti/1151/

Потрясающая подробность биографии Сергея Чудакова, поэта, сутенера и литературного негра, который не замерз в 1973 году в параднике Третьего Рима, чтобы в середине 90-х быть убитым какими-то бандитами, которым он перед этим спьяну подписал дарственную на квартиру.

Перед тем, как умереть такой смертью, Чудаков в 1993 году написал из сумасшедшего дома, где проходил принудительное лечение, письмо Станиславу Куняеву, в которое вложил письмо Бродскому. Куняева он просил выяснить адрес Бродского и переслать ему письмо.

Человек в 1993 году посылает письмо Бродскому через Куняева! Поятно, что он полубезумен, давно выпал из литературной и «общественной» жизни, но все равно…

Куняев, по его словам, просьбу исполнил и по этому поводу даже обменялся с Бродским (которого знал с 60-х) парочкой писем.

Над слоями снега и песка –
Полуромб дворового леска.
Три снеговика стоят у края,
Натрое ночами умирая.
Воздух сед, и ледовит закат,
И мотора ядовит раскат:
Так буксуют длинные машины
Над слоями сна и красной глины.
Тихогром полночи, птичий бром.
Мы идем по ромбу вчетвером –
Спального двора сторожевые,
Все шарами, все как бы живые.
Твари из воздушного стекла,
Мы трещим, промерзнув догола,
Утром дети месят снег, как тесто,
Ставят голым головы на место.
Будет кому впитывать весной
Воздуха надмение и гной.
И, уже невидимые летом
Никому… (молчок, молчок об этом).