Последние дни все дума над одной мыслью из замечательной статьи Ольги Мартыновой о Введенском:
http://www.newkamera.de/lenchr/vvedenskij.html
Мысль такая:
«Хармс в своих записных книжках жаловался (или просто регистрировал, однако явно без удовольствия), что Введенский прибауточен, что (на тот момент) единственное свободное от прибауток стихотворение Введенского – «Больной который стал волной».
Значит получается, что и так, как Введенский шутят, не только, как Олейников. Хармсу еще виднее, чем Ахматовой. Сам Хармс не шутил, был серьезен даже в детских стихах. Они с Введенским составляли одно поэтическое существо, как маска комедии/трагедии со знаком «подобно» вместо рта. Введенского та сторона, где маска смеется.»
Если в Введенском Хармса раздражали «прибаутки», то в Кафке (то есть в тех двух рассказах, которые дошли до него) — «отсутствие юмора». Что же разумел Хармс под юмором и что он разумел под прибаутками?
Я бы ответил так: творчество Хармса проникнуто ощущением глубинного метафизического комизма бытия.Но обстоятельства этого комизма излагаются с непроницаемо серьезным лицом — собственно поэтому читателю так часто и так сильно смешно. Хармс — это Бастер Китон. Исключения — во-первых, некоторые письма (к Липавским, например) где есть явные «гэги» и комикование, во-вторых, дневники, где нет этого чувства комизма (и потому в дневниках Хармс не гениален и даже — стыдно сказать — часто не талантлив, а всего лишь «умен»; и то не всегда).
Введенский же наоборот, говорит об очень серьезном и страшном («Бог Ты может быть отсутствуешь»)но с постоянными гримасками, гэгами, каламбурами — часто даже и не смешными особенно, но создающими речь как таковую. Собственно, страшный смысл и родится из этих каламбуров. Введенский — романтический ироник. Хармс — Козьма Прутков, который «как будто из Гейне», а Введенский на самом деле Гейне.