Между прочим, теперь мы ВСЕ-ВСЕ поняли про Зверобоя и Чингачгука.
Про Шерлока Холмса и доктора Ватсона ВСЕ-ВСЕ понял еще Розанов.

13 лет полуидиоту, который никого не убил, да и ранил не сильно. И потерпевшие недовольны, собираются обжаловать приговор!
По-моему, это позорище. Стыдно еврейскому народу сводить счеты с ТАКИМ врагом.

— Вот, течет труба. Что мне делать?
— Да что тут делать… Систему менять надо.
— То есть что — все трубы?
— Да нет… Государственную.
— Хорошо. Так к чему мне теперь готовиться?
— К чему готовиться? К Апокалипсису.

Все хотел написать по поводу намерения Бортко экранизировать «Тараса Бульбу».
По моему, это не самая умная мысль.
«Тарас» — одно из самых потрясающих и самых неудобных, неполиткорректных произведений русской литератры. Не благонамеренному Бортко на него браться.
Что он будет делать с «жидами», с «ляхами», с Андрием? Как он справится со всем пафосом этой страшной книги? А пафос в том, что ненависть и жестокость как-то трагически связаны с самым высоким в человеке.
С одной стороны — поляки, Новый Рим, прекрасный, благородный «внутри себя» — и бесконечно жестокий к рабам и варварам.
С другой — запорожцы, восставшие рабы и непокорные варвары, потрясающие своей стойкостью и силой — и жесткостью к побежденным угнетателям.
С третьей — «жиды», которые для обеих сторон конфликта попросту — не люди. И для которых обе стороны конфликта по большому счету — не люди, а катастрофические явления природы. Но какие-то человеческие отношения поверх разделительных полос ненависти у Тараса складываются только с одним человеком — Янкелем. Чтобы эти отношения заиграли, режиссер, если уж он берется за этот материал, должен показать их дикость, ненормальность — для обеих сторон.
Тарас должен зарезать Янкеля во время погрома, как собаку — ну и что, что брата из плена выкупил? Все равно ведь жид. А из награбленного у жидов толику отдать на храм.
Янкель должен выдать Тараса. Взять у него деньги — а потом все равно выдать. Ведь Тарас не просто гой,к которому можно относиться нейтрально, это жестокий бандит, убийца, сын Амалека. Выдать и получить награду. А часть денег пожертвовать на нужды общины. Повторяю, так мог рассуждать не гоголевский корыстолюбивый «жид», а вполне реальный исторический Янкель.
Но ведь Янкель не выдает Тараса, и другие жиды не выдают!
В момент, когда Тарас губит дело спасения Остапа, потому что не может снести хулы на православную веру, я бы заставил Янкеля посмотреть на него долгим, уважительным и удивленным взглядом. Для Янкеля, разумеется, нет разницы между православными и католиками, он не понимает этой разницы. Но он видит человека, который готов умереть или пожертвовать самым дорогим ради своей веры. ЭТО — он понимает.
Есть одна отсебятина, исторически вполне мотивированная, которую я внес бы в эту экранизацию.
Дело в том, что среди запорожцев была довольно заметная прослойка евреев-выкрестов. Это более или менее несомненно вычисляется по косвенным данным, но и христианские, и еврейские хронисты предпочитают об этом деликатном факте молчать.
Сын крестился и пошел грабить родное местечко…
А теперь представим себе вот что. Янкель много лет жил в Сечи, общался с запорожцами, вел с ними дела. Допустим, у Янкеля был сын. Он видел красивых и сильных гоев, которых отец боится, перед которыми лебезит…
Последующее можно додумать.
Необязательно показывать это прямо. Достаточно такого кадра: Янкель смотрит на статного чернявого козака, скачущего вместе с другими. Это его сын, сильный, красивый. Янкель не может им не гордиться в глубине души. Но это — оборотень, враг, враг его, Янкеля, его народа, его Б-га.
И вот Янкель узнает, что Тарас убил сына-предателя.
И не спас другого сына, чтобы не предать своего Бога хотя бы словом…
Вот что я бы внес в «Тараса Бульбу».
И еще одна отсебятина, котрую я внес бы: Тарас, искупающий всю свою жизнь в огне, шепчет — «Dolche et decorum est pri Patria morri». Тогда «Гораций, что латинские вирши писал» из первой главы, оживает.

«Волшебный хор мальчиков» — рецензия Топорова на сборник «Филологическая школа». Как все же нелепа эта затяжная война шестидесятилетнего мальчика с семидесятилетними. Свара на завалинке в погожий денек.(Впрочем, у нас ведь и в политике ведущей силой становится Партия Пенсионеров, не так ли? И социальные бунты устраивают они, а не студенты, как Парижах?)
В чем он прав, однако, что кроме Лосева и Еремина (я бы добавил еще совсем раннего Уфлянда) — остальное сейчас читать совершенно невозможно. У Кондратова, подозреваю, лучшее — книги про Атлантиду для общества «Знание», Красильников и Михайлов — просто вне серьезного разговора. Но ведь такова судьба почти любой литературной группы.

Анжелика Варум и Миньона Дахин.

Не Лара и не Лира — Лонго умер. Белый маг Юрий Лонго.
Страшно далеки мы от народа…

А народ читает стихи, читает. Вот на днях видел в метро молодую девушку с книгой Эдуарда Асадова.

Между прочим: вот считается почему-то, что масскульт — это однодневки. На самом же деле массовое чтиво самого последнего разбора часто так же долговечно, как большая литература.
Иногда — даже более долговечно. Место Арсения Тарковского, которым зачитывались интеллектуалы в семидесятые годы и которого я до сих пор очень люблю,заняли другие поэты. А место Асадова никто не занял. И поэтому девушки из какого-нибудь Колледжа Технологии и Дизайна читают Асадова, которого читали их мамы в то время, когда этот колледж честно назывался швейным ПТУ.