16 мая ст.ст — день рождения не только Петербурга, но и Владислава Фелициановича Ходасевича.
Но по новому стилю его день рождения не 27, а 28 мая.
Поэтому ровно в полночь мы выпьем не одну, а две рюмки, и прочитаем стихи — понятно какие:

Читать далее →

См. его неизвестные и малоизвестные тексты, напр.:

via kritmassa

На скамейке дремлет бомжик на Сущевском на валу,
Жизнь как зной, а смерть как дождик, тарахтящий по стеклу,
Смерть как дождик после зноя, для кого-то это так,
А кому-нибудь иное: быстрый свет, гремучий мрак.

Шарит клювом под скамейкой треугольный голубок,
Жизнь ползет цветастой змейкой, катится как колобок,
Носит ветер по бульварам крохотные лепестки,
Отдают считай что даром дня вонючие куски.

Жизнь как линия прямая всем живущим на кольце:
Утром душно как не в мае, в полдень жар — и дождь в конце.
В полдень выронишь окурки, потому что дождь в конце,
И уснешь в зеленой куртке с гусеницей на лице.

Пёс завыл

Чего завыл?

Пёс завыл
Чего — забыл

И забыл
Чего завыл

И забыл
Чего забыл

(хотя понимаю, что не тем был покойник славен).

Но в самом деле мор какой на поэтов.

ныне и присно.

ВЕТХАЯ ОСЕНЬ

Отросток Авраама, Исаака и Иакова
осенью всматривается во всякий куст.
Только не из всякого Б-г глядит и не на всякого:
вот и слышится лишь шелест, треск, хруст.

Конь ли в ольшанике аль медведь в малиннике?
Шорох полоза? Стрекот беличий? Крик ворон?
Или аленький, серенький, в общем маленький, но длинненький
пришепетывает в фаллический микрофон?

Осень. Обсыпается знаковость, а заповедь
оголяется. С перекрестка душа пошла вразброд:
направо Авраамович, назад Исаакович,
налево Иаковлевич, а я – вперед.

Независимо от того, спровоцирована ли ссора почтенных членов жюри «третьим радующимся»(что весьма вероятно), в этой эпопее есть своего рода знак. Наследие андеграунда 60-80-х становится объектом такой же борьбы, как прежде — наследие Серебряного Века. Точнее, не наследие, а статус наследника и связанные с ним символы и регалии. При этом, как и двадцать лет тому назад относительно Серебряного Века, никому не приходит в голову, что наследие это обладает некими собственными внутренними параметрами, делающими бессмысленным любое самозванчество и любое рейдерство.

Тут ведь есть еще одно обстоятельство. Представить себе Сарнова и Кожинова в 1913 году невозможно, потому что… Ну. в общем, понятно. Но те из дискуссантов, кто (в отличие от Б.Иванова, Останина или Драгомощенко) в независимом культурном движении участвовать не могли по возрасту — все же не инопланетяне. Курицын или Кузьмин, Морев или хоть я, грешный, но только 1945 г.р. — это вообразимо. И можно представить себе разные варианты чьей-то судьбы в то время, и подумать о том, насколько тот или иной человеческий или культурный тип включим в систему андеграунда тридцатилетней давности (особенно ленинградского).

И еще одно — не менее, а может, и более важное.

То направление, которое во многом взяла в последние годы «актуальная культура» прямо противоположно тому, к чему стремились учредители премии Белого (по крайней мере, те из них, у кого были какие-то культурологические мысли). Тридцать лет назад речь шла о сложной и самододостаточной, сложно-иерархической культуре, противостоящей всякой, со всяким знаком (про- и анти-) оценочной социальности. Может быть, иные мэтры той культуры не были достаточно последовательны в этом противостоянии (с точки зрения нашего поколения — ленинградских восьмидесятников)- но устремления их были именно таковы. Никому не заказано восхищаться «Балтийским дневником» Фанайловой и солидаризоваться с эстетическими воззрениями Екатерины Деготь. Но зачем при этом претендовать на наследие второй волны «высокого модернизма»?

Я сильно подозреваю, что в результате мы получим несколько альтернативных премий Андрея Белого, каждая из которых будет обладать таким же символическим капиталом, как учрежденная Васей Пупкным и Машей Пипкиной какая-нибудь премия… Саши Черного, к примеру. Или Рины Зеленой.

ИЗВЕЩЕНИЕ ШЕСТИДЕСЯТОЕ от 2 мая 2009 г.

НЕКОТОРОЕ КОЛИЧЕСТВО РАЗГОВОРОВ
Валерий Шубинский: Повременные заметки
3. Вещи и осколки. Лианозовцы: о двух из пяти — и немного об остальных