Как известно, однажды юный Алексей Пешков принес мэтру Владимиру Короленке свою чрезвычайно романтическую поэму, где была строка:
Сидел он орлом на развалинах храма…
Юноша имел в виду, что его герой сидел на развалинах храма гордый, как орел. Короленко тактично хмыкнул и объяснил молодому поэту его ошибку. Горький честно описал этот эпизод в книге «Мои университеты».
Недавно я нашел тетрадку с самым первым своим стихотворением. Стихотворение было написано в 1973 году, восьми лет от роду, и посвящалось Царскосельскому парку. Оказывается, там были такие строки:
Вот иду я по аллее,
Путь мой листьями покрыт,
И Чесменская колонна
На меня орлом глядит.
Прочитав эти четыре строки, я внезапно вспомнил, что я, сочиняя их, тридцать пять лет назад имел в виду. В отличие от юного нижегородского пекаря и босяка, я не хотел сказать, что колонна глядит на меня гордо, как орел. Я разумел, что орел, венчающий колонну — единственная ее часть, обладающая глазами. А значит смотреть на кого-либо она, колонна, может исключительно орлом.
В сущности, языковая механика та же, что в известном анекдоте про голову Тайсона («а еще я ей ем»).