Недавно мне пришло письмо с упоминанием об этом человеке.
Я видел его несколько раз в 1989 году. Тогда он был одним из лучших экскурсоводов в Ленинграде, а я промышлял тем же ремеслом. Ш. был экскурсоводом совсем иного рода, чем знаменитый Владимир Герасимов, друг поэтов «филологической школы». В нем не было милого барства и изящной небрежности. Миниатюрный сухощавый еврей с характерными манерами высокомерного отличника, он преображался в экскурсионном автобусе, взяв в руки микрофон. Выверенные движения, точно просчитанные ремарки, блестяще поставленная интонация — и занимательнейший текст, конечно, безупречно привязанный к объекту.
Экскурсовод — профессия артистическая, и можно сказать, что Герасимов принадлежал к мочаловской школе, а Ш. — к каратыгинской. При этом он числился, если я ничего не путаю, в самой неэлитарной и затрапезной секции Бюро путешествий и экскурсий — военно-исторической. Я встретил его, когда он уже работал в частной фирме (тогда это называлось «кооператив»), и о войнах уже можно было рассказывать без цензуры, причем бесцензурщина еще не приелась; но я верю, что он и из советских военно-исторических экскурсий делал «конфетку».
Потом он уехал в Израиль. В 1993 году, побывав там, я расспрашивал о нем общих знакомых. Никто ничего не знал.
Прошло еще несколько лет, и я наткнулся на его имя в одном из шуточных стихотворений Леонида Аронзона, который именовал его «my wife’s двоюродный супруг». Невольно подумалось о том, что лучшие ленинградские экскурсоводы — друзья ленинградских неофициальных поэтов.
Где-то лет пять назад на одном из вечеров памяти Аронзона показали видеозапись недавнего интервью с Ш. Он почти не изменился.
Как стало ясно из текста интервью, Ш. познакомился и подружился с Аронзоном и Ритой Пуришинской в институте, в конце 1950-х. Рассказывал он об этом так (слова помню, разумеется, неточно, но за смысл ручаюсь):
«- У нас была очень хорошая, интеллигентная компания. Ну, Ленька… он попроще был.
— Как это попроще?
— Ну, он был такой… хулиган уличный. Общался с кем попало. Рита из него, конечно, сделала поэта. Рита из любого сделала бы поэта.»
Можно более или менее представить себе историю человеческих взаимоотношений, стоящую за этим интервью.
Впрочем, никто не знает, как поведет он себя, если покойный, и, казалось бы, забытый друг молодости вдруг окажется классиком…
(Кстати, об особом влиянии Риты Пуришинской на формирование поэзии Аронзона я слышал от многих — от Бориса Понизовского, к примеру. Но, по моему убеждению, «сделать» большого поэта невозможно. Можно разве что немного помочь ему сделать себя.)
