возникла неожиданная техническая проблема.

Если кто-нибудь может предоставить видеопроектор — будем очень благодарны (музейный проектор в этот день уезжает в Финляндию).

3 мая, в 18.00 в Музее Достоевского

Ведет в.п.с.

Ожидаемый список участников:

Сергей Стратановский, Александр Миронов, Кирилл Козырев, Светлана Иванова, Андрей Анпилов (Москва), Олег Дарк (Москва), Борис Констриктор, Александр Скидан, Галина Гампер, Юлия Ламская, Игорь Булатовский, Елена Попова,Феликс и Максим Якубсоны; прозвучат посвященные Елене Шварц стихи Олега Юрьева и Ольги Мартыновой; Юрий Томошевский и Татьяна Морозова покажут сцены из спектаклей по произведениям Шварц; будет показана видеозапись авторского чтения поэта.

Их ряды пополнит
экс-президент Киргизии Бакиев.

Свет и тьма по кругу, облака по шару,
Ветер по квадрату, дождь наоборот,
А машина квохчет и швыряет фару
Полудикой киске в гнутый рот.

Через двор направо, зá угол к парковке,
А внутри водилы потный черепок
В клееной и шитой упаковке,
Сверху чик-чирик, внизу чпок-чпок.

Длинными зрачками вздрагивает кошка
И железной твари вякает в ответ.
А швырнешь монетку – выпадает решка,
И опять по кругу: свет-тьма-свет.

www.newkamera.de
КАМЕРА ХРАНЕНИЯ — non pars sed totum

НЕКОТОРОЕ КОЛИЧЕСТВО РАЗГОВОРОВ
Выпуск, посвященный памяти Елены Шварц:
Андрей Анпилов, «Магнитная аномалия»
Виктор Бейлис, «Вопросы и ответы»
Ольга Мартынова, «С небес в наказанье на землю поверженный…»
.

Это Барбара Топорска, современный поэт.

МАЛЕНЬКАЯ БАЛЛАДА

На некой улице, стрит или штрассе
впилился автобус в фонарный столб:
водитель на мгновенье
зевнул — и вот крушенье!
Убитых и раненных – чуть ли не сто.

На некой улице, стрит или штрассе
инспектор записывает в протокол
за некою старухой:
«шофер, мол, был под мухой».
Лишь двадцать три года и жил-то шофер.

Маленький Эдвард ехал к дантисту,
страшно боялся жужжащей иглы –
но с лимузином – вишь ты! —
разъехаться не вышло…
И к доктору Эдварда не довезли.

Марию письмо ожидало на почте:
«Любимая, фотки верни – и забудь.» —
взглянула смерть-дивчина
в окошко лимузина —
и сердца Марии письму не разбить.

У пани Шульц все не слава Богу:
муж пьет, печень колет, соседка хамит,
но повернули круто –
и в эту же минуту
не стало у пани хлопот и обид.

На некой улице, стрит или штрассе —
проулок Забвенья – живет там шофер:
есть яхта на причале,
Мария с ним ночами –
но вспомнить не могут никак до сих пор,

где и когда они с ней повстречались –
на улице, стрит или штрассе какой.
«не помню я, мой милый,
давно же это было.»
«Так, может быть, вечно мы вместе с тобой?»

На некой улице, стрит или штрассе
есть «Воскресенье» — такой луна-парк:
среды там не бывает,
четверг не наступает —
один только миг не прервется никак —

где Эдди дельфины катают на спинах,
где карусель нарядна, как торт,
и в кринолине гладком
из самой модной лавки
к ней ангел Шульц по дорожке идет.

На некой улице, стрит или штрассе
толпа мельтешит и гудит невпопад:
куда кто направлялся,
с чем он не повстречался,
и о чем позабыл он – и рад.

…Но прежде чем говорить о Киеве: не напомнит ли Дмитрий Строцев, прекрасный русский поэт из Минска, подробности истории про все тот же Жлобин, которую я слышал от него году в 1997? Суть была в том. что Строцев, ехавший в поезде с маленьким сыном, выдал себя попутчикам за старшего брата Филиппа Киркорова, и те в порыве восторга при проезде через Жлобин задарили его сына местными плюшевыми изделиями.

А теперь — о моем родном доме.

Оказалось, что оба моих сна верны. Просто в первый раз мне снился дом со двора — а со двора он в самом деле простой, грубый, кирпичный. Окна в нем, конечно, не «заросли», но исчез дикий виноград, оплетавший балконы, и дом утратил всю милоту. Со стороны улицы — по-прежнему все нарядно; рядом с мемориальной доской в честь поэта Семена Гудзенко (мои соседи его помнили)- другая: о том что «цей будинок» — памятник архитектуры. В Киеве таких табличек, к слово, много, в том числе на домах сталинской эпохи, что в России не практикуется.

Внутри дома даже запах прежний (чуть острее — что, скорее, всего, значит, что этот такой любимый мной запах был запахом медленного тления). На лестнице сломаны перила, приквартирные площадки зарешечены: приватизация жизни, кризис общего пространства. Все это (включая двор) соверщенно безлюдно. Общее ощущение: отходы, оставшиеся от моей жизни.

А так все на месте: и овраги в Старом Ботаническом Саду (от них сердце, да, сжимается), и шахматисты на том же месте в парке Шевченко, и «тот тупичок у в бетон забитой реки».

В ходе продолжающейся литературной дискуссии неоднократно мелькало имя постоянного автора журнала «Крокодил» и любимца интеллектуалов-опрощенцев известного рода Вс.Емелина. Прежде я специально его творчеством особо не интересовался, а тут был повод прочитать.

Чтение любопытное.

Стихи 90-х — обычная «ироническая поэзия» той поры. Иртеньев в целом посмешнее и половчее будет, но и это местами смешно и бойко: «Все перепуталось, и сладко повторять: Россия, лето, два еврея». Но где-то с 2000 года Емелин почувствовал, судя по всему, «зов времени» и стал писать как бы отчасти всерьез. Стирание граней между пародией и серьезным высказыванием — путь очень тонкий и плодотворный, тут можно вспомнить и шварцевского «консервативно настроенного лунатика», и кое-что у Стратановского, и Пригова — и многое другое, начиная с обэриутов. Но тут есть одно условие: это, говоримое как бы всерьез и как бы понарошку, должно быть если не умно, то оригинально, интересно, талантливо. Если же нет, то получается похоже на… на что?

Маска Емелина — «русский», «бедный» и тупой гопник, ненавидящий «компрадорскую интеллигенцию», жидов и пидарасов, а заодно и весь их культур-мультур. Понятно, что этот герой омерзителен, омерзительность его, собственно, даже не отрицается, но как бы оправдывается — «условиями жизни»; в этом оправдании и содержится «серьезный» посыл емелинских стихов. Емелин, чьи читатели — это, разумеется, те самые «жиды и пидорасы», щекочет им нервы своим персонажем: вот мол, ужо вам вставят пистон. Те приятно поеживаются, не понимая, что пугаться, если на пошло, стоит не персонажа, а автора (поскольку все надо объяснять: не лично автора, а социотип, носителем которого он является). Но это отдельная история — про напористого полуинтеллигента и его роковую роль в русской культуре и истории. Точно написал об этом Олег Юрьев в статье про «хамофонию», хотя с его оценками личности и поэзии Владимира Маяковского я не вполне согласен.

Но,однако же, мы отвлеклись. На что это похоже? И тут в голову приходит неожиданное. Емелин — это гибрид Иртеньева и/или Кибирова не с Маяковским — с Александром Тиняковым. Культурно-типологическое сходство, формы и способ «эпатажа» очень похожи. «Ну, я не для вечности пишу, честное слово. Вот этого вот комплекса вечности у меня нет. Мне вот очень сейчас всего хочется. Я, может, последние годочки… мне хочется больше денег, женщин, я не знаю, как-то, так шампанского и роз. А про будущее – наплевать». Ну, кто еще в русской литературе мог так сказануть?

(Заодно у отвечу на обвинения в стремлении вытеснить Емелина и кого-то там еще из литературы. К литературе в моем личном, персональном смысле, то есть к тому, что я ценю и что мне интересно как словесное искусство, а не как социологический феномен, я Емелина никогда и не относил, но ее границы я уж имею право определять сам; а из литературы в общенародном смысле вытеснить никого нельзя, кроме совсем уж патологических графоманов. И Андрей Дементьтев, и Илья Резник, и Дарья Донцова — все они литераторы. Не слесари же?)