Реклама на улице: «СОНЯ МАРМЕЛАДОВА — одежда и аксессуары для интеллигентной девушки».

Напоминает знаменитых родителей, которые из любви к опере назвали дочку Травиатой.

По болезни я не смог сделать запись в день десятилетия со дня смерти Виктора Кривулина (17 марта). Вот что я собирался написать.

У меня с Кривулиным были отношения непростые и неблизкие, но довольно долгие и в целом добрые. Познакомил нас Олег Юрьев в конце 1986 года. В течение пятнадцати (а с более короткого расстояния – в течение десяти) лет я наблюдал его, очень заинтересованным, уважительным, а порою и раздраженным взглядом.

Для него это были очень трудные годы: он не находил себе места. Собственно поэтический дар его не ослабел, что бы ни говорили. Он отлично читал свои стихи с эстрады и с удовольствием их комментировал. Но «второй культуры» больше не было. Организационный талант, авантюрная смелость, обаяние прирожденного лидера – все это было невостребовано и от невостребованности тускнело. Вячеслав Иванов без Башни (и без Италии), Гумилев без Цеха (и без Африки). Он то предавался злоязычию, то от скуки затевал новые авантюры: отправлялся корреспондентом на югославскую войну (на костылях, пятидесяти лет от роду!), выдвигался в депутаты…

Его политические увлечения заслуживают отдельного разговора. Он дружил со Старовойтовой. Но в какой-то момент увлекся – чисто эстетически – гротескной фигурой генерала Лебедя, русского Буланже. Будучи в 1997 году в Иерусалиме с писательской делегацией, он (по рассказам Елены Шварц) пытался договориться с местными церковными властями о том, что привезет к ним Лебедя на богомолье (каким образом он мог бы это устроить?).

В мае того же года Кривулин устроил поэтические чтения под открытым небом на Площади Искусств. Я пришел на площадь, но читать отказался (я был тогда по-молодому принципиален, и чтение стихов перед случайными прохожими казалось мне унижением ремесла). Наибольший успех предсказуемо имел Евгений Мякишев, чья поэтика идеально соответствовала формату.

Но по дороге на Площадь Искусств, в метро, у меня сочинился сонет-акростих, который я немедленно записал и отдал Кривулину. Он перезвонил мне вечером, сказав, что «ответит стихами». К сожалению, не ответил.

Вот этот сонет:

ЛЕДА И ЛЕБЕДЬ

В вечерний час, купаясь в полумраке
И наслаждаясь сонным блеском вод,
Красавица увидела: плывет
Таинственная птица цвета хаки.

О, вещие божественные знаки!
Роскошных крыльев царственный полет!
Кронид, должно быть, сам сошел с высот,
Рыча от страсти, вожделея паки.

И дева с нежной страстью льнет к нему,
В Ерусалим везти его готова,
Уже навек чужда богам другим.

Летим! Но лебедь фыркает сурово,
И уплывает навсегда во тьму:
На что Зевесу Иерусалим?

http://www.openspace.ru/literature/events/details/21273/?expand=yes#expand

Когда изгибается ночи спина,
когда ошибается домом луна
и путается зодиак,
держи кулаки, чтоб не вышел из тьмы
пахан полнолунья, смотрящий зимы
с бригадой своих забияк.

Здесь кодлы гуляли, но годы прошли:
теперь они – грустные духи земли,
которая пышет и жжет.
Но если замешкался, выронил ключ,
чугунным кольцом окружит тебя ночь,
которая дышит и ждет.

И это уж будет разборка всерьез:
за них – синегубый конкретный мороз,
и тьматьматьматьматьматьматьма.
А кто за тебя? Только лунный зрачок.
От блеска ножей и от треска нунчак
не диво решиться ума:

тянуть по парадным гнилой портвешок,
переднего зуба гнилой корешок
мусолить о полый мундштук,
махаться цепями с такой же шпаной —
и встать после смерти за чьей-то спиной,
проснувшись на свист или стук.

Под катом — кое-что из самого любимого.

Читать далее →

В связи с недавней статьей, стыдно сказать, Новодворской (к которой я, кстати, очень долго относился с симпатией, полагая, что это — тонкая политическая пародия, что не может человек на самом деле думать такие мысли и выражать их такими словами — увы, теперь я понимаю, что все человек может) всплыло следующее высказывание Ахматовой, зафиксированное Л.К. Чуковской:
.
«Я блокаде не умиляюсь. Я ее ненавижу, как ненавижу ежовщину, как всё, что сделал Сталин. Это ведь тоже он, не только Гитлер, даже гораздо больше он, чем Гитлер… Для спасения людей, Царского, Павловска — город надо было отдать… Тогда не умерли бы сотни тысяч… Версаль сохранился, Париж не вымер — и снова он французский, не германский»

Печально не то, что Анна Андреевна, один из умнейших людей в России в XX веке, сморозила глупость при ужасном для нее известии о разрушении Царского (почему это глупость — наверное, объяснять не надо: Царское как раз и было сдано, и разрушено было именно потому, что с боями переходило из рук в руки, центр Петербурга уцелел именно потому, что город не сдавали, а судьба населения в обоих случая была равно плачевна, и все это к концу войны было более или менее известно и понятно). Здесь гораздо важнее сама коллизия: гений сгоряча говорит глупость (бывает, и хуже, чем просто глупость) — умный собеседник фиксирует (со своей осуждающей репликой): получается донос потомкам (не хуже доноса в НКВД). С другой стороны, что делать собеседнику? Утаить ради чистоты образа — пусть будет только «рядами стройными проходят ленинградцы, живые с мертвыми — у Бога мертвых нет»? Тоже скверно.