По болезни я не смог сделать запись в день десятилетия со дня смерти Виктора Кривулина (17 марта). Вот что я собирался написать.

У меня с Кривулиным были отношения непростые и неблизкие, но довольно долгие и в целом добрые. Познакомил нас Олег Юрьев в конце 1986 года. В течение пятнадцати (а с более короткого расстояния – в течение десяти) лет я наблюдал его, очень заинтересованным, уважительным, а порою и раздраженным взглядом.

Для него это были очень трудные годы: он не находил себе места. Собственно поэтический дар его не ослабел, что бы ни говорили. Он отлично читал свои стихи с эстрады и с удовольствием их комментировал. Но «второй культуры» больше не было. Организационный талант, авантюрная смелость, обаяние прирожденного лидера – все это было невостребовано и от невостребованности тускнело. Вячеслав Иванов без Башни (и без Италии), Гумилев без Цеха (и без Африки). Он то предавался злоязычию, то от скуки затевал новые авантюры: отправлялся корреспондентом на югославскую войну (на костылях, пятидесяти лет от роду!), выдвигался в депутаты…

Его политические увлечения заслуживают отдельного разговора. Он дружил со Старовойтовой. Но в какой-то момент увлекся – чисто эстетически – гротескной фигурой генерала Лебедя, русского Буланже. Будучи в 1997 году в Иерусалиме с писательской делегацией, он (по рассказам Елены Шварц) пытался договориться с местными церковными властями о том, что привезет к ним Лебедя на богомолье (каким образом он мог бы это устроить?).

В мае того же года Кривулин устроил поэтические чтения под открытым небом на Площади Искусств. Я пришел на площадь, но читать отказался (я был тогда по-молодому принципиален, и чтение стихов перед случайными прохожими казалось мне унижением ремесла). Наибольший успех предсказуемо имел Евгений Мякишев, чья поэтика идеально соответствовала формату.

Но по дороге на Площадь Искусств, в метро, у меня сочинился сонет-акростих, который я немедленно записал и отдал Кривулину. Он перезвонил мне вечером, сказав, что «ответит стихами». К сожалению, не ответил.

Вот этот сонет:

ЛЕДА И ЛЕБЕДЬ

В вечерний час, купаясь в полумраке
И наслаждаясь сонным блеском вод,
Красавица увидела: плывет
Таинственная птица цвета хаки.

О, вещие божественные знаки!
Роскошных крыльев царственный полет!
Кронид, должно быть, сам сошел с высот,
Рыча от страсти, вожделея паки.

И дева с нежной страстью льнет к нему,
В Ерусалим везти его готова,
Уже навек чужда богам другим.

Летим! Но лебедь фыркает сурово,
И уплывает навсегда во тьму:
На что Зевесу Иерусалим?