Вслед за многими другими вывешива текст ответа на опрос журнала «Воздух» к сожалению, все еще отсутстивщего в сети:

1)Возможна ли, по Вашему мнению, в поэзии прямая передача творческого опыта и видения из рук в руки, из уст в уста? В какой форме, как Вам представляется, такая передача может быть наиболее плодотворной? Что именно при этом может быть передано – и как возможно, чтобы отношения ученичества не вели к умножению эпигонства?

«Учительство» в поэзии возможно, часто полезно, иногда необходимо. А вот что можно передать из уст в уста – как раз важнее всего. Не общестихотворческое ремесло в сколь угодно широком смысле: ему можно научиться чтением чужих стихов, а кто не может так научиться, того и учить не стоит. Не индивидуальные секреты: полученные «на холяву», не добытые в личной борьбе с языком, они неприменимы (не говоря уж о том, что они обычно не работают при другом складе и тембре голоса). Можно научить только одному: трезвой оценке собственной работы (молодым авторам свойственно колебание между самоупоением и самоуничижением) и ориентации в литературном пространстве. Формы не так важны – это может быть беседа за чашкой чая, может и доброе старое советское «лито». Важно, чтобы ученик сам выбирал себе учителя.
Что же до эпигонства, то и здесь все зависит от ученика. В дни моей юности было в нашем городе два знаменитых «лито», которые вели Александр Кушнер и Виктор Соснора. Первый упорно воспроизводил собственную поэтику, второй с искренним вниманием и уважением относился к индивидуальности начинающего автора. Но и среди кушнеровцев, и среди сосноровцев некоторые оказались навсегда порабощены учительской манерой и – шире – творческим типом, а другие нашли свой собственный путь.

2. Можете ли Вы назвать кого-либо из поэтов, с кем Вам приходилось лично и непосредственно взаимодействовать, своими учителями? Означает ли это, что они целенаправленно Вас учили? Чему и как?
Я разговаривал о стихах со многими из старших, но учителем могу назвать только Олега Юрьева. Впоследствии наши отношения стали равными, товарищескими, но когда мне было семнадцать-двадцать, а Олегу двадцать два-двадцать пять, это были, конечно, отношения учителя и ученика. И я знаю, что такие отношения были у него не со мной одним. Конечно, он был не мэтром, а первым среди равных, и (за исключением очень короткого периода, когда и у него было «лито») никого ничему специально не учил. Просто встречались, читали свеженаписанное, разговаривали, и в ходе этих бесед я научился «слышать» собственные стихи. Это не говоря уж о том, что у него в те годы я брал почитать множество важных для меня книг (от Набокова до Бубера). Главное же, что очень многие эстетические идеи, ставшие общими для «Камеры хранения», как бы коллективным достоянием, изначально принадлежали именно Юрьеву. Его собственный дар в то время еще созревал, и наблюдение над этим процессом также имело важное педагогическое значение.

3. Случалось ли Вам оказаться в противоположной позиции – в роли учителя? Можете ли Вы назвать кого-либо из поэтов своими учениками – и если да, то, на Ваш взгляд, что и каким образом они смогли от Вас перенять?
Об этом не мне судить. Мне приходилось тесно общаться со многими поэтами, которые были моложе меня – на пять, десять, двадцать лет. Среди них есть и очень хорошие поэты. Я беседовал с ними о разном, в том числе и об их стихах, а в течение пяти лет вел литературную студию. Было ли это полезно для кого-то из них? Надеюсь.