В 1890 каком-нибудь году у всего просвещенного сословия России, без различия происхождения (дворянского, семинарского, мещанского, инородческого) были общие «идеи» и «принцЫпы», которые (воленс-ноленс) разделялись всеми — от Михайловского и Скабичевского до Чехова и Владимира Соловьева и до последней усть-сысольской дантистки. Если ты этих принцЫпов не разделял, тебе был путь один — «в лагерь реакции», к Победоносцеву, Леонтьеву и Иловайскому, и дальше — в «черную сотню», еще так, впрочем, не называвшуюся. Достоевский не смог сделать выбора, и оттого страдал (знаменитый сюжет с «разговором у магазина Доницетти»).
Толстовство было неудачной попыткой радикального выхода из этой дихотомии. Стать простым настолько, что между Михайловским и Леонтьевым, между профессором и жандармом для тебя разницы уже не будет.
«Декаданс» — это тоже был вариант выхода, но в противоположную сторону: возможность обретения сложного индивидуального сознания, исключавшего какой бы то ни было выбор между Боклем и православием-самодержавием-народностью, между «народными друзьями дорогими» и «слугами царевыми». Это был процесс превращения интеллигентов старого типа в несколько иной слой, и не случайно Михайловские объединись против символистов с Бурениными, продемонстрировав свое тайное тождество. Если бы та культурная революция победила, и Михайловским, и Бурениным места не было бы.
Но настал 1905 год, и из Бальмонта попер какой-то обличительный Мачтет, а из Иннокентия Федоровича Анненского — Николай Федорович («Старые эстонки»). «ПринцЫпы» немедленно проснулись. С неизбежной чероносотенной противофазой…
Потом — благословенное время «столыпинской реакции», когда все эти люди взялись за ум, и появились «Вехи». Да и много всего умного и талантливого появилось.
Что же происходит сейчас? То же, что в 1905 году. В либеральном лагере — возрождение худших советско-интеллигентских стереотипов, риторики перестроечных газет, с противофазой в духе национализма куняевского пошиба. Но ведь сейчас не 1905 год, а типичная столыпинская реакция. Время думать, а не вопить. Отчего же все вопят и с каждым днем глупеют?
Различий-то, Валерий, довольно много. Например, то, что основной точкой схождения либеральной интеллигенции 120-летней давности было отношение к чему-то, что ВНЕ её, — не вдаваясь в подробности, скажем: к народу. (Мифологизированному, естественно, но это отчасти другой вопрос; важно, что идеи были преимущественно про народ, а не про себя.) Сегодняшняя российская «либеральная интеллигенция» (не хочется так это называть, но не хочется и вдаваться здесь в спор о терминах) занята СОБСТВЕННЫМИ симпатиями и антипатиями, страхами и фетишами. В чем-то эти собственные симпатии и антипатии — не меньший миф; а бывает ли групповое самосознание немифологизированным?
Или Вы клоните к тому, что групповое самосознание как таковое — зло, и да здравствует самосознание индивидуальное? Это прекрасная (прекраснодушная) идея, но, увы, ее оборотная сторона — добровольный отказ от мало-мальски интенсивного влияния на социальные и общекультурные процессы здесь и сейчас. Иными словами, индивидуалист всегда в подполье (если только он не террорист-одиночка — впрочем, и террористы-одиночки чаще взрастают на общих идеях). Может, оно и неплохо — надо только отдавать себе отчет в том, какое Б и какое В следует из предлагаемого А.
Каждому человеку присуще и индивидуальное, и групповое самосознание.
Во-первых, речь идет не об исчезновении «сословия грамотеев», а о его измении, мутации, о критическом отношении к накопленным стереотипам.
Во-вторых, одно дело — влиять на общество в собственных сословных, профессиональных или групповых целях (рабочие заинтересованы в улучшении страхования от производственных травм, лавочники — в уменьшении налогов, писатели — в улучшении защиты авторских прав, преподаватели ВУЗов — в большем финансирования образования), другое — претендовать (как это делает интеллигенция) на исключительную роль в формировании целей и задач общества. Не то чтобы это было в принципе невозможно, но для этого и общество, и образованное сословие должны быть совершенно иными.
Собственно, это как раз связано с тем, о чем Вы пишете. Если вы — «за себя», то и будьте за себя, как важная, но только часть народа; если же вы хотите вести народ за собой, вы должны быть «за народ».
Здесь есть еще одна важная загвоздка. Дело в том, что досоветская (и позднесоветская отчасти) интеллигенция потому была «за народ», что расчитывала возглавить его в борьбе против «власти». В горбачевскую и особенно ельцинскую эпоху интеллигенты были против «народа» за «власть», и в этом качестве были властью востребованы. Сейчас же сложилась трагическая для интеллигентов ситуация, когда народ и власть более или менее заодно (а если не заодно, то все равно они ближе друг другу, чем очкарики), и интеллигенты тем и другим нужны только в качестве профессионалов: денежки посчитать, машинку построить, романчик для развлечения сочинить. Такая же ситуация была в первые десятилетия советской власти.
Собственно, именно с этим и связано истерическое состояние интеллигентов. Ощущение невостребованности.
Если вы — «за себя», то и будьте за себя, как важная, но только часть народа
А если как наиболее существенная, наиболее значимая часть? А если как единственная часть, от которой остаётся что-то, кроме праха и тлена? А если как единственная часть, у которой в голове мозги, а не опилки? А если как единственная часть, способная в долгосрочной перспективе обеспечить сохранение этого народа как культурной идентичности, а не просто населения данной территории? Давайте уж заострим эту ситуацию до предела.
Нынче принято не любить Стругацких — а между тем это в чистом виде описано и в «Хищных вещах века», и в «Отягощенных злом», и в «Хромой судьбе».
Конечно, Олег прав, и идеологический состав прослойки интеллектуалов никогда не однороден. Возможно, сегодня интеллектуалы технократической, вроде как западной складки должны ощущать себя иначе (в том случае, если они так или иначе оказались не слишком далеко от рычагов управления народом, — дальше есть нюансы: некоторым кажется, что они еще и властью управляют, другие понимают, что они при власти наёмные работники). Этих Вы, Валерий, вообще не берете в расчет. Но для моей мысли существенно другое: основные группы внутри сегодняшних российских интеллектуалов (включая отчасти даже и вконец рехнувшихся на почве православия, самодержавия и народности) видят выживание и успех СВОЕЙ социокультурной группы в качестве основного условия выживания страны и нации (следовательно — в качестве основной тактической задачи). Как по мне — это прогресс.
Мне уже приходилось писать, что самооценка нашего «сословия грамотеев» представляется мне сильно завышенной.
Что касается т.н. технической интеллигенции, то подобного слоя, строго говоря, нет и не было ни в одной стране, кроме СССР. Есть профессионалы. Я иногда общаюсь с молодыми программистами и веб-дизайнерами, сослуживцами моей жены, с теми, кто пришел на смену «инженерам». Это добродушные и душевно здоровые обыватели — мальчики читают Хайнлайна, девочки Коэльо, те и другие «Мастера и Маргариту», к политике равнодушны, а кто не равнодушен, любят Путина. К той «соли земли», у которой par excellence «в голове мозги, а не опилки», они не относятся и на это не претендуют.
Впрочем, Стругацкие немногим лучше Хайнлайна, если хотите знать мое мнение.
Валера, спасибо за добрые новости.
>Я иногда общаюсь с молодыми программистами и веб-дизайнерами, сослуживцами моей жены, с теми, кто пришел на смену «инженерам». Это добродушные и душевно здоровые обыватели…
Советские инженеры, в большинстве своем, были точно такие же. Копейка в копейку. Ну, о политике говорили чуть больше, получали гораздо меньше, читали чуть больше (и то далеко не все). Но это все поправка на время.
Но гораздо больше о себе полагали. У них были претензии на статус «интеллигентов».
Да, пожалуй, но граница между «народом» и «интеллигенцией» была весьма условной. Инженер и рабочий вместе ездили в колхоз, вместе пили водку, на одной овощебазе копались в гнилых овощах. И жили в соседних домах, если не в одной коммуналке. Взгляд сверху вниз, взгляд «ведущего» на «ведомого», пастыря на паству — у советского «технического интеллигента» был неубедительный; инженер это все-таки был тот же рабочий, но с высшим образованием — техническим высшим образованием, не предполагавшим знаний вне специальных.
Поездки в колхоз и на овощебазу воспринимались инженерами как неприятная и унизительная повинность. Вообще презрение инженера к «гегемону» было формой компенсации. Поскольку на самом деле «гегемон» и зарабатывал часто больше, и чувствовал себя в обществе намного уверенней — мог вслух в бога и мать ругать советскую власть без всяких для себя последствий. При этом образовательная разница между «гегемоном» и «инженером» в самом деле была не так уж велика — но см. мой пост про негров и мулатов.
Я очень сомневаюсь, что «колхоз» кем-либо воспринимался как унизительная повинность. Инженер плавно переходил из института на работу, «колхоз» был продолжением студенчества, с водочкой и девочками. Тянулась этакая вечная юность; иного не предполагалось. Карьерный рост от «колхоза» освобождал.
Пытаюсь сейчас вспомнить, ходило ли начальство на субботники… Нет, не помню. И, кстати, не припоминаю презрения инженеров к рабочим; недовольство разницей зарплат, конечно, было, но оно было направлено на власть.
Перегородка между «рабочим» и «инженером» была, но она была очень условна и проницаема.
Ну, тут многое еще зависит от того, какой «инженер», заводской или «институтский», какой инженерской специальности. Там были мелкие градации. Я в основном сужу по сотрудникам разного рода НИИ и КБ, в которых и мама моя работала, и друзья родителей, и сам я одно время. Программисты нынешние все же соответствуют по статусу более элитарной, продвинутой части тогдашнего, как любит говорить Олег Юрьев, инженерья.
Конечно. Я тоже «изнутри» знаю только «институтских», но и институтские были разные, и «пролетарьят» был рядом. Коммунальная жизнь.
Во всяком случае, в позднесоветские времена.
может тут «все» — преувеличение?
Скажем так — гипербола.
Не все. Но многие.
ну так им и плакать
Мне кажется, не совсем правильно ты это себе представляешь. Именно потому что пытаешься сохранить представление об одном «просвещенном сословии».
Переходы были, конечно, очень текучими, и, конечно, сами участвующие представляли себе все это дело скорее на твой лад, не выходя за смутные и почти бессознательные различения между «настоящими интеллигентами» и «ненастоящими», между демократическими студентами и белоподкладочниками, между «реакционной профессурой» и демократическими инженерами. Между «честными» и продавшимися (это все сейчас с «той стороны»). Но ты же сам видишь — оно не функционирует. Тебе же самому тут же приходится вывести Леонтьева и Иловайского за пределы «просвещенного сословия». А если покопаешься, то и еще много кого придется. Потому что оно уже тогда не функционировало. Ты же читал письма Чехова и дневник Блока. Существовал некоторый моральный террор, которому приходилось подчиняться (вспомни страдания Блока, подписавшего письмо в защиту Менделя Бейлиса), но идеи и принцЫпы у него были совершенно иные. Сейчас безоценочно и безанализно. Но главное не идеи и принципы, а инструментальное положение сословия по отношению к обществу.
Мне по-прежнему кажется, что представление о двух «просвещенных сословиях» — генеративно старшем, николаевского времени, и новом, времени 2-го и 3-го Александров, просто-напросто работает лучше — исторически, в том числе и историко-культурно — вплоть до конца 30-х гг. прошлого века.
Конечно — как ты аргументировал в другом месте — можно расчленить и более мелко, но зачем? Для этого уровня приближения двух крупных нечетких множеств достаточно.
Как раз принцЫпы у Блока были родовые, бекетовские — именно в силу этих принцЫпов он и подписал письмо в защиту Бейлиса (Есть ведь письмо к Розанову, где он прямо говорит: «я потомственный интеллигент, внук ректора Бекетова, и потому я не могу…». Там не о Бейлисе идет речь, а по-моему, о смертной казни террористам, это 1907 год).
А вот индивидуально у него были совершенно иные мысли. Но трагизм ситуации был именно в том, что по логике существования русской интеллигенции его в этих индивидуальных мыслях сразу же относило к противоположному полюсу — к Блоку-папаше, к Менделеевым, к Союзу Русского Народа.
Не вижу я особой социально-антропологической разницы между Бекетовым и Блоком-папашей, между Михайловским и Бурениным, между Арсеньевым и Иловайским, как не вижу я ее между, к примеру, Рассадиным и Кожиновым. Была разница идеологическая. Но растянутость между этими двумя идеологическими полюсами (с тяготением, однако, к «либеральному») — и есть родовое свойство русской интеллигенции.
Были люди, выбиравшиеся из этого состояния. Блоку еще не очень удавалось, но поколение акмеистов уже, в общем, выбралось. Ахматова и Мандельштам уже не были «русскими интеллигентами» в старом понимании (Пастернак был).
Валера, наверно, спорить обо всем этом больше смысла имеет устно, да под водочку-селедочку (что мы, надеюсь, как-нибудь и обустроим). Но все же от тебя как выпускника такой славной кафедры политэкономии, какая была у нас в институте (я не издеваюсь, кафедра была сильная, только фамилию завкафедры забыл, помню, что была забавная) я бы хотел более обществоведческого подхода к вещам. Совершенно неважно, что думал Блок о «бекетовских принципах» (я же сказал, что это была большая проблема — ложная или отсутствующая социальная идентификация значительной части образованного слоя; думаю, это было роковым обстоятельством в конечном счете). Мы должны смотреть на это с точки зрения социально-экономических отношений в реально-исторической России, а не с точки зрения «мыслителей» — Плехановых, Бердяевых и прочих с бородками и без бородок. Как мелкая буржуазия и крупная буржуазия в конкретно-исторических обстоятельствах имеют иногда совершенно противоположные интересы и, соотвественно, устремления, так и здесь — одно сословие в новую, «капиталистическую», материалистически-процветающую Россию не хотело, потому что было бы в ней со своим пафосом совершенно не нужно, а второе только в этой России и могло существовать. Но оно это не очень понимало.
Ты спросишь: марксист ли я. — Нет. Но это такая же понятийная техника, как любая другая.
Дело вообще не в том, соответствует ли предложенное различение действительности. Дело в том, работает ли оно, объясняет ли вещи. Для меня — несомненно. Причем в важных для меня областях.
А вот с этим я скорее согласен. Но это не противоречит тому, что я пишу выше. Ведь в случае интеллигенции «мелкий-крупный» определяется не происхождением и не формальным статусом, а чем-то другим. Кто-то годился для мутации и вхождения в новую страту, кто-то нет. Как и сейчас, в сущности.
Интересно, что акмеизм в 1920-30-е годы рассматривался советской критикой, как «поэзия русского империализма» в ленинском понимании -«высшая и последняя стадия капитализма».
Под водочку-селедочку очень хотелось бы поговорить. Ну так приезжайте с Олей. Вот выйдет второй «Временник», устроим презентацию…
Может, и приедем. Ну, «Временник» скорее выйдет, вероятно, на следующй неделе мы его уже отошлем.
В принципе, в «Театре поколений» должен выйти спектакль из «Мириам» и «Погрома» — не знаю когда. Может, весной, а может, что и позже. Я, конечно, обещал Даниле Корогодскому к премьере подъехать, но на практике это будет зависеть от разных здешних обстоятельств — от состояния романа в том числе.
А там же шла «Мириам»?
Да, это как бы с одной стороны восстановление того спектакля (приглашен тот же режиссер), с другой стороны, дополнение его новопоставленным «Погромом».
Не думаю, что толстовство можно счтать выходом из «ителлигентской парадигмы». Скорее, это некая боковая ветвь народничества: как-никак упор на сельский образ жизни, равенство, опрощение, кроме того, достаточно сильная религиозная мотивация.
Декадентство, возможно, есть свего рода правая альтернатива — отказ от социальной проблематики и подчеркнутый индивидуализм вполне вписываются в расширенные рамки правой идеологии.
О происжождении «образованного сословия». Позволю себе не согласиться с Вашей дефиницией, т.к. Вы смешиваете сословную принадлежность (дворянство, мещанство), образование (семинаристы) и этническую/религиозную принадлежность (инородцы).
«Семинаристы» — выходцы их духовного сословия.
Русские православные мещане, еврейские мещане, и, допустим, армянские мещане — это совершенно разная социальная среда, хотя сословие и одно.
Семинарист это учащийся семинарии, до рукоположения он мог принадлежать к любому сословию; далеко не все выпускники семинарий избирали себе духовную стезю.
Согласен, что этническая прнадлежность мещан (но не дворян) весьма важна; возражение моебыло вызвано смешением весьма различных родовых признаков.
Случаи, когда в семинарию поступали выходцы не из духовенства (или низших церковнослужителей) все же редки. А что не все семинаристы выбирали духовную стезю, так потому и существовала многочисленная интеллигенция поповского происхождения. Термин «семинарское сословие» употреблял Достоевский, формально он неправильный, но по сути понятно, о чем идет речь.
Начиная с вечера 12-го я буду в Питере. Несколько дней (немного). Хорошо бы пересечься и водки выпить, что ли.
Очень хорошо бы. Созвонимся.
А какие стихи, написанные «заодно с правопорядком» после откликов на Крымскую войну и до 1914 Вы бы выделили?
Было много восторженных рифмованных откликов на освобождение крестьян («Кто она» Майкова), на войну 1878 года, были стихи Тютчева к Горчакову и Александру II, антинигилистические баллады А.К. Толстого. Даже у Некрасова есть кое-что — «Кузнец» (на смерть Николая Милютина). И, конечно, стихи разных авторов в честь Муравьева-Вешателя, которых было очень много и в 1863, и в 1866 году, но все очень плохие.
У символистов и акмеистов «заодно с правопропорядком» трансформировалось в воспевание старого Петербурга (с пафосом государственности), традиционного быта и т.д. В сущности, «Три кумира» Брюсова, «Туркестанские генералы» Гумилева или «Петербургские строфы» Мандельштама вполне укладываются сюда. Прямой официозной лирики было мало. Разве что у Бориса Садовского («Надгробие» — на убийство Столыпина).
Спасибо!
Возле девочки-малютки
Собрался кружок.
И, с трудом от слова к слову
Пальчиком водя,
По печатному читает
Мужичкам дитя.
Сразу для хрестоматий писал Аполлон Ник.
Сейчас скорее как раз 1911 г. —
в том числе и в плане позиции «интеллегенции».
Слово «интеллегенция» я взял в кавычки вот почему. Можно говорить об интеллегенции как социальном явлении в том случае, когда есть четкая корреляция между образовательным уровнем, социальным положением (на рубеже веков образованные люди — на 80% низший средний класс ), мировоззрением и политической позицией.
ИМХО, на сегодняшний день такой корреляции просто НЕТ. Социальное положение образованных людей весьма различно (одни — «вписались в рынок», и даже очень прочно, другие — нет). Мировоззрение: полный разброс или разброд. От тех, кто считает себя православнее патриарха — до атеизма, буддизма и оккультизма. То же самое можно сказать и про политическую позицию; плюс к тому, как и в 1911 году, много тех, кто на общественную жизнь плюнул и занимается главным образом собой и своей семьей (хорошо занимается или плохо, мудро или глупо — другой вопрос).
Так что в целом — да, 1911 год.
А что новые «Вехи» не написаны — так ведь и новых Мандельштама и Пастернака что-то не видно…
Деградация. Семьдесят лет соввласти даром не прошли-с.
Re: Сейчас скорее как раз 1911 г. —
Ну, Пастернаку и Мандельштаму в 1911 году было двадцать лет, никто не знал, что это Пастернак и Мандельштам. Кстати, поэзия сейчас очень неплохая, с моей точки зрения (а я, как вы понимаете,знаю процесс в достаточной мере «изнутри»). Другое дело, что широкий читатель лучших поэтов не знает. Ну а Иннокентия Анненского, например, многие знали в 1911 году?
А если говорить о том, что настораживает меня в нашем времени, то проблема в тенденциях. С 2002 по 2007 год во вполне солидных изданиях и у вполне солидных авторов резко увеличилось количество ложного пафоса и идеологических штампов (все равно, либеральных или черносотенных). 1911 год как раз был годом перелома, и очень неприятного: от «Вех» к Февралю и Октябрю.