Мальчик лет десяти во дворе вопит: «Собачье сердце стояло на столе! Собачье сердце!»

В 1981-1982 годы, когда в одной из свободных аудиторий Финансово-Экономического института собиралось ЛИТО Олега Юрьева (которому самому тогда было двадцать два года и который был этого института пятикурсником) — в другой аудитории шел семинар по управлению, время от времени, по словам очевидцев, прерывавшийся истошным криком руководителя: «А ты, Чубайс, вообще замолчи!» (Чубайс был аспирантом конкурирующего института, Инженерно-экономического, и заходил на огонек).
На этих наших посиделках в институтских аудиториях была и Оля Мартынова (они с Олегом уже были вместе), и Мякишев, и кто-то еще; Закс заходил в гости вместе с другими «сосноровцами» — Аллой Смирновой, Машей Трофимчик. А рядом — Чубайс. Я думаю, он ощущал исходившие от нас токи, проникся ими. И именно потому-то он впоследствии и учредил премию «Поэт»! Мог ли он предвидеть, что ее дадут Его Превосходительству Аполлону Снеговичу и послушнице Олесе?

Писатель Олег Юрьев создал живой журнал

http://oleg-jurjew.livejournal.com/

Интересно, что «Солярис» — чуть ли не единственный фильм Тарковского-сына, где нет стихов Тарковского-отца. Хотя в «Рублеве» тоже нет, конечно. Зато в ужасном американском «Солярисе» читают Дилана Томаса:

And death shall have no dominion.
Dead men naked they shall be one
With the man in the wind and in the west moon —

etc.
Эти стихи когда-то, лет двадцать назад, замечательно перевел Дмитрий Закс. Рефрен он передал так:

…И смерть не будет властна.

По-моему, его перевод не напечатан.
А переводы Сергеева и Штейнберга мне не нравятся. Хотя у Штейнберга, с учетом его собственной поэтической индивидуальности, Дилан Томас мог бы и получиться.

Кстати: почему-то, если в голливудском фильме читают хорошие стихи — верный знак, что сам фильм ужасен. «Четыре свадьбы и одни похороны» чего стоят!

Оказывается, Грабовой объяснял: червяки, выползающие из могил — это и есть воскрешенные. В них души ваших близких. То есть можно держать червячка в баночке и верить, что это — покойный супруг. А можно разрезать червячка надвое — будет целых два супруга.
Обычно реальность похожа на неважную литературу. Но тут — настоящий Свифт. Или Лем-покойник.

Интересно, насколько разные чувства вызывает лирическая неточность — в зависимости от индивидуальной поэтики и заданного ею контекста.
Я не слишком люблю знаменитое стихотворение Тарковского «Земное» из-за его двух последних строк:

Ну, что же,прощай, олимпийская скрипка
Не смейся, не пой надо мной.

Что за бред — какая «олимпийская скрипка»? Олимпийская — кифара, флейта, арфа. Скрипка — у Страдивари, скрипка — у Александра Герцевича.
А вот у Заболоцкого в «Рубруке» совершеннно не шокирует, а наоборот, радует, как внезапно всплывшее обэриутство:

Но богом был он в высшем смысле,
В том смысле, видимо, в каком
Скрипач свои выводит мысли
Смычком, попав на ипподром.

По-моему, это скрипач на ипподроме (даже не на крыше), с которым невесть почему сравнивается монгольский воин, великолепен именно своей загадочной нелепостью. «Дядя Тыко Вылка».

Между прочим, теперь мы ВСЕ-ВСЕ поняли про Зверобоя и Чингачгука.
Про Шерлока Холмса и доктора Ватсона ВСЕ-ВСЕ понял еще Розанов.

13 лет полуидиоту, который никого не убил, да и ранил не сильно. И потерпевшие недовольны, собираются обжаловать приговор!
По-моему, это позорище. Стыдно еврейскому народу сводить счеты с ТАКИМ врагом.

— Вот, течет труба. Что мне делать?
— Да что тут делать… Систему менять надо.
— То есть что — все трубы?
— Да нет… Государственную.
— Хорошо. Так к чему мне теперь готовиться?
— К чему готовиться? К Апокалипсису.

Все хотел написать по поводу намерения Бортко экранизировать «Тараса Бульбу».
По моему, это не самая умная мысль.
«Тарас» — одно из самых потрясающих и самых неудобных, неполиткорректных произведений русской литератры. Не благонамеренному Бортко на него браться.
Что он будет делать с «жидами», с «ляхами», с Андрием? Как он справится со всем пафосом этой страшной книги? А пафос в том, что ненависть и жестокость как-то трагически связаны с самым высоким в человеке.
С одной стороны — поляки, Новый Рим, прекрасный, благородный «внутри себя» — и бесконечно жестокий к рабам и варварам.
С другой — запорожцы, восставшие рабы и непокорные варвары, потрясающие своей стойкостью и силой — и жесткостью к побежденным угнетателям.
С третьей — «жиды», которые для обеих сторон конфликта попросту — не люди. И для которых обе стороны конфликта по большому счету — не люди, а катастрофические явления природы. Но какие-то человеческие отношения поверх разделительных полос ненависти у Тараса складываются только с одним человеком — Янкелем. Чтобы эти отношения заиграли, режиссер, если уж он берется за этот материал, должен показать их дикость, ненормальность — для обеих сторон.
Тарас должен зарезать Янкеля во время погрома, как собаку — ну и что, что брата из плена выкупил? Все равно ведь жид. А из награбленного у жидов толику отдать на храм.
Янкель должен выдать Тараса. Взять у него деньги — а потом все равно выдать. Ведь Тарас не просто гой,к которому можно относиться нейтрально, это жестокий бандит, убийца, сын Амалека. Выдать и получить награду. А часть денег пожертвовать на нужды общины. Повторяю, так мог рассуждать не гоголевский корыстолюбивый «жид», а вполне реальный исторический Янкель.
Но ведь Янкель не выдает Тараса, и другие жиды не выдают!
В момент, когда Тарас губит дело спасения Остапа, потому что не может снести хулы на православную веру, я бы заставил Янкеля посмотреть на него долгим, уважительным и удивленным взглядом. Для Янкеля, разумеется, нет разницы между православными и католиками, он не понимает этой разницы. Но он видит человека, который готов умереть или пожертвовать самым дорогим ради своей веры. ЭТО — он понимает.
Есть одна отсебятина, исторически вполне мотивированная, которую я внес бы в эту экранизацию.
Дело в том, что среди запорожцев была довольно заметная прослойка евреев-выкрестов. Это более или менее несомненно вычисляется по косвенным данным, но и христианские, и еврейские хронисты предпочитают об этом деликатном факте молчать.
Сын крестился и пошел грабить родное местечко…
А теперь представим себе вот что. Янкель много лет жил в Сечи, общался с запорожцами, вел с ними дела. Допустим, у Янкеля был сын. Он видел красивых и сильных гоев, которых отец боится, перед которыми лебезит…
Последующее можно додумать.
Необязательно показывать это прямо. Достаточно такого кадра: Янкель смотрит на статного чернявого козака, скачущего вместе с другими. Это его сын, сильный, красивый. Янкель не может им не гордиться в глубине души. Но это — оборотень, враг, враг его, Янкеля, его народа, его Б-га.
И вот Янкель узнает, что Тарас убил сына-предателя.
И не спас другого сына, чтобы не предать своего Бога хотя бы словом…
Вот что я бы внес в «Тараса Бульбу».
И еще одна отсебятина, котрую я внес бы: Тарас, искупающий всю свою жизнь в огне, шепчет — «Dolche et decorum est pri Patria morri». Тогда «Гораций, что латинские вирши писал» из первой главы, оживает.