Это вторая серия дела Антонины Мартыновой. Только в том случае «все приличные люди» были стопроцентно уверены в ее невиновности (и я сам был — до ее бегства), а сейчас «все приличные люди» уверены в виновности Агеевых, мучивших мальчика Глеба (и я сам был почти уверен, пока не прочитал интервью с ними в «Известиях»).
На самом деле, в обоих случаях все сложно и непонятно.
И такое еще будет, все больше и больше.
Говорили о проблеме насилия в семье? Требовали общественного контроля? И правильно требовали, конечно, потому что проблема такая есть, по всему миру ей обеспокоены, а уж в нашем отечестве, с присущими ему пьянством, безалаберностью, грубостью нравов… Ну, в общем, ясно. Я не говорю даже про ужасные уголовные дела — вроде истории семьи Гречушкиных (там еще дело, конечно, в существовании таких государственных образований, как Приднестровская Республика, с их упрощенной юстицией).
Но — с другой стороны — в каждой семье есть свои особенности, свои «тараканы». В общении между любыми близкими людьми есть такие вещи, которые посторонних шокируют. Но одно дело, когда речь идет о взрослых людях. И совсем другое — дети. Ну, вот у наших соседей шестилетняя девочка сама выгуливает собаку. Теоретически мы могли бы на них пожаловаться в опеку. А вот еще в Карелии девочка семи лет отсудила у своего папы две тысячи рублей за то, что тот высек ее ремнем.
А уж если в семье есть что-то необычное… Приемный ребенок, незарегистрированный брак, неродной отец. Понятно, что в случае оживленного общественного (то есть народного, «бабьего») контроля такие чуть-чуть отличающиеся от массового стандарта семьи (а неблагополучных среди них не больше, чем среди других) будут под особенным прицелом.
Выход из положения один. Семейные конфликты, в которых предположительно пострадали дети, должны разбираться специальными комиссиями, включающими детских психологов. А если надо, их следует передавать в особый специализированный суд.
А то один мальчик говорит, что видел, как мама скинула девочку с лестницы, а другой мальчик — что его собственная мама обварила его кипятком за то, что он баловался. Сколько здесь правды, никто не знает. А потом всем этим начинают заниматься сомнительной честности менты, и — что еще гораздо хуже — журналисты. Людей этого цеха (к коему я сам когда-то принадлежал) нельзя подпускать к такого рода делам на версту до окончательного судебного решения.

Когда-нибудь опишу, как ходил к нему в гости в 1983, восемнадцатилетним, и он показывал мне «Континент» со свежими стихами Бродского.Сам он был тогда, четверть века назад, полный легкой и веселой крови малоросс, стихи писал звучные и бодрые. Каким он был в конце — не знаю, но его смерть неожиданней, чем чья бы то ни было.
Скользим мы бездны на краю,
В которую стремглав свалимся…

Того, кто летает, того, кто поет,
Чья глотка полна непроцеженных йот,
В чьих жилах от ветхого йода черно,
Не больно пьянит ветряное вино.

Недаром скакавший на ведьме с Хомой
Любви предпочел разговорец немой
Пупырчатых тварей, что в южной ночи
Топорщат друг в друга усы и лучи.

Ундина вольна, а колдунья мертва,
Но глупые призраки те же слова
Гнусаво твердят на языке другом,
И автор встречается с новым врагом.

Внутри некрошащейся полой луны
Ни сладкой галушки, ни голой жены,
Ни виршей, ни вишен, ни пышной земли,
А только кормленые нами нули.

Зеленая жизнь, я скажу не греша:
Ты в рыхлой постели была хороша,
Но речь о пространствах, где панна Луна
Бессмертна как ты и как ты зелена.

Невидимых дочек и скользких сынов
Она зачинает от вздохов и снов.
Ни крик петуха, ни церковный набат
Не страшен для ласковых лунных ребят.

1995