Только перышки треплются
с этого края стрелы,
их короткие теплые реплики —
у щеки, у скулы,

слух разглаживает, разглаживает
до зеркальности, как фольгу,
ветра ноготь влажный и сажевый
на бегу, на бегу,

наяву, на зеркальном наречии
пусть прочтутся наоборот
эти ленточки с буквами встречными,
пропуская вперед

всех последних, которые первые,
всех, кому только дай, —
округлятся такими перлами,
что пиши-пропадай

с этой музыкой чуть жестя́ною,
ударяющей в барабан
всеми веточками отчаяния,
всей надеждой семян

умереть, умереть, а не выспаться
навсегда на траве…

Или — крестик поставить пристальный
на любой голове.

Совсем небольшое высказывание о сборнике американской еврейской фантастики
«Дибук с „Мазлтов-4“» в новом, июньском, номере журнала «Народ Книги в мире книг». Вышел, кстати, параллельный (или перпендикулярный?) этому сборник русской еврейской фантастики «Стражи последнего неба»
с замечательным рассказом Марии Галиной «Контрабандисты» (об этом сборнике тоже будет). Но следующая заметочка – о детских стихах Мандельштама и Бродского.

Листья страшные, лица на ветру,
косящие тебе под ложечку,
утром серым, в яблоках на лету
каждого облака

разрывнóго, — в яблочко, наповал,
в белый налив, на всем разбрызганный,
в черную косточку, в белый ее накал,
слабо падающий и́з нее,

из неблизкого туманного светляка,
туманного горна, наполовину слышного,
наполовину нет, из течи, открытой пока
в голос, в тишь его…

Хрустят суставчики травы,
щелкают ее сухие косточки,
будто ходят по ней слоны и львы,
по лежащей на ней воздушной досточке.

Эта досточка — ни то, ни сё —
полоса надтрáвная, полоса подвéтровая,
где влажный голос и есть еще,
и сухой уже, и нету его.

Тяжело траве держать эту речь,
эту реечку межуханную,
эту реченку, чтоб не смогла утечь
вверх и в сторону без названия.

И зовет она тяжких зверей ходить
по сухому голосу, по сухому
руслу голоса, уже потерявшего нить
воды, но всё дышащего в соломку.

1.

Обратно по крошкам… А если склевали
и малые доли, и дальние дали,

что были за пазухой припасены
и ссохлись уже до размеров страны,

которую грызть по ночам назубок,
последней слезой набивая зобок,

чтоб соли прозрачной добавить к еде
стоящей над нашей кроваткой Беде…

2.

Из камня света, камня воздуха, камня камня,
из камня воды и камня птиц,
из камня тихого и гремящего камня,
из камня облака и камня божьих лиц,

из камня дерева, растущего из камня,
и камня яблока, лежащего под ним,
из не останется на камне камня камня,
из камня дыма, если станет камнем дым,

из камня беженства, узелка заплечного,
из камня блаженства, бьющего в грудь,
из камня смертного и камня вечного
выжать слово и всех обмануть…

Обратно по крошкам… А если склевали
и малые доли, и дальние дали,
что были за пазухой припасены
и ссохлись уже до размеров страны,
которую грызть по ночам назубок,
последней слезой набивая зобок,
чтоб соли прозрачной добавить к еде
стоящей над нашей кроваткой Беде…

Капли капают на паклю,
ветер тянет за рукав:
«Папа, папа! Мы иссякли,
нету больше божьих крав —
полететь на это небо,
принести нам три пудá
черного от горя хлеба
или белого стыда.
Мы с осоки на солому
скоро, папа, перейдем,
несъедому, но едому
даже если под дождем,
даже если втихомолку,
даже если навсегда…
Папа, папа! Всё без тóлку!
Но не бестолку ведь. Да?»

День говорит: «Огонь!» —
и сразу в глазах темно,
а прислони козырьком ладонь —
увидишь бородино
неба. Сколько же в глаза
выпалено облаков,
этого за глаза
хватит на полк полков!

Хватит на тьму, на сонм
ангельских слав и сил,
хватит на вечный сон
всех, кто не закосил,
всех, кого лейтенант,
местоблеститель дня
бросил на тот редант
вместо того огня.

Ни сну, ни ветру, ни удоду
не говори об этом вслух,
пока прекрасную уроду
объемлет за талию дух,

пока размеренно и глупо
из ее глубокого пупá
кричит упýпа — упа-упа! —
что жизнь глуха, а смерть слепа.

ветерок стоит на ушах
пяточками бóсыми
в голубых и белых вещах
небо идет
по зеленодушной траве
с белыми зачесами
и плывущей в ней голове
задом наперед

этот пароходик пустой
с голубой каемочкой
выдохнул дымок негустой
и поплыл скорей
имени его не видать
за душистой кромочкой
что-нибудь речное
видать
орфей