* * *
Поднимаешься на ступеньку
воздуха и видишь оттуда
желтоватую мелкую пенку,
взбитую ложечкой чуда,

ложечкой на первый зуб, серебряной,
чтобы назубок запомнить
этот глагóл-мóголь длинного времени —
на всю короткую память,

что остается только под ложечкой
и посасывает иногда немного,
можешь даже сказать «немножечко» —
ради малой толики слога.

* * *
Всё об одном и том же,
будто смотришь в одно
и то же окно,
будто во взгляде — сгоревшем бóмже —
все погасло давно.

И только деревья от божьего страха
дрожат сильней, потому что — листва,
ближняя к телу своя рубаха,
будущие слова, слова…

* * *
ласточка бабочка
переполох
в облаке облака
совсем облак плох

он растает нам
скоро совсем
пух там
перо сям

семо и овамо
где хотишь
но только неявно
веянно лишь

* * *
В слезе спрятан сухой остаток дня,
пепел становится прахом, вторым в «или-или».
Сколько бы ни было небесного огня,
дождь разрешит «dies illa».

Встанем с земли, отряхнемся. Никто судить
нас не думал, а что до самосуда,
так это вряд ли дойдет. И последняя нить
будет сохнуть, пока никогда не случится чудо.

* * *
Сено, солома —
всё горячо,
сил Силоама
просит плечо,

просит предплечье,
просит рука —
извóда, течи,
воды, глотка,

голоса силы,
ее плеча,
пока тянет жилы,
пока горяча.

* * *
Заблудиться бы в этом дереве
безвозвратным глаголом и найти
на горячем стволе говорящую дверь —
продолженье пути.

Если пустит за дверь птичка-стражница,
отворится ночной холодок,
и окажется пусто и влажно там:
ни колец, ни волокон.

Ни кола, ни двора деревянного,
только дрожь пробегает по коре,
только звуки пустые трехрядные
гомозятся в нутре.

* * *
Кругом орнаменты цветут,
смерть идет по спинкам насекомых,
животам червей — и где-то тут,
в горле, собирает в нежный ком их.

Что там вьется-шьется на полях,
что за кашка там заваривается,
в рамочку берет подножный прах,
говорит — не проговаривается?..

* * *
Пусть тут слышится голос, давно ничейный,
не в частном смысле, а в качестве общего счастья
что-то сказать стихами, случайно, отчаянно,
просто выронить сыр из пасти.

Пусть этот голос, отчужденно картавый,
непрерывно прерывистый, как три-точки-
три-тире-три-точки, тянущий слева направо
вверх, вниз и вверх, посинелую жилу строчки, —

пусть этот голос в каждом своем повторе,
каждой волне, бросающейся под нóги,
чтобы сбить с ног, будет чужим как море,
что на первом, что на последнем слоге.

Пусть этот голос, раздрызганный на подголоски
детского хора амёб в туфельках и ресницах,
вечно лежит на дне, где рыбы страшны или плоски,
и кашалоту даже во сне не снится.

* * *
Как сказать то, о чем сказать нетрудно
хошь — под вечер, хошь — с утра:
там, где людно, всегда паскудно,
да к тому же духота, жара?

Что бы там ни делали, к чему бы
дело там ни шло, —
кто-то в тесноте облизывает губы
и глотает тяжело

черствую слюну тоски и гнева,
корку ахиллесова пайка,
локоть справа, локоть слева
всё острей, острей, острей пока…

* * *
ветер ветер ветерок
обчая могилка
ветер в косточке неширок
ледяная жилка

ветер узенький в кости
частная кобылка
у кузнечика в горсти
холодок затылка

* * *
Бог слабых сил, плечей сутулых,
живущий в ложечке груди,
дай воздуха, ты дхнул и сдул их,
и в этот раз не подведи;

бог всех начал скупых и трудных
и мелких полустертых букв,
бог жил натруженных, и — рудных,
последних слов и первых звуков,

бог бешенства и бог лишенства,
бог меда, молока и фиг
в кармане, блажи и блаженства,
и бог-дитя, и бог-старик,

бог-террорист и бог-сатирик,
бог умников и дураков,
и бог-историк, и бог-истерик,
и тот, что был, и — был таков,

но так и быть, еще немного
есть, иногда, возможно, вдруг
(дай бог), дай, бог, немного бога
чуть-чуть внутри, чуть-чуть вокруг.