…так средь ясного неба несколько
капель на темный горячий лоб,
так что спросить за них и не с кого,
чтоб ответили, чтоб
только ответили, как такие
могут быть чудеса:
ясные маленькие стихии,
темные маленькие стихи и
вечность на полчаса…

Как тянет сквозняком холодный свет сюда
сквозь эти мелкие когтенья,
и воздуха тяжелая вода
иссечена лучом на тени!

Чем чаще бьет, тем чаще тень,
и может, вскоре — нам укрыться —
совсем исчиркает плетень
та, что снаружи, — световая птица.

И здесь у нас, внутри, появятся птенцы,
и будут с каждым днем все старше,
и будут с каждым днем все реже тьмы рубцы,
и будет с каждым днем светлей и страще.

Сказал как отрезал — ветерок
по линии слуха, по живому,
по линии жизни слуховой,
сказал, как отрезал уголок,
по-тихому, по-ножевому,
уголок от жизни угловой,

загнутый на память (кем? о чем?)
в душный мякиш, в лес наборный,
в ча и ща сухих причин,
в жи и ши, пробитые лучом,
в черное по белому и в черный
продубленный ледерин.

Чтó там было, что его туда,
в эту тесноту загнули с поля
в крапинку, как старческий висок, —
низкий ветер, ковкая вода
под Литейным: эта доля —
к морю, та — на заводской мысок?

Что же он теперь, совсем один?
Где же эта книжица-зигота?
Где же этот первый разворот?
На воде следы уплывших льдин,
и каштаны напряглись у Отта,
и кораблик по небу плывет…