|
Авторы | Проекты | Страница дежурного редактора | Сетевые издания | Литературные блоги | Архив |
|
||||||
|
Стихи
Стихи и хоры последнего времени О стихах ТОЛЬКО ТРОЙКИ, СУЕТА МОЯ, СУДЬБА...(о Викторе Сосноре и его стихотворении «Догорай, моя лучина, догорай... ») ПОСЛЕДНЯЯ ПОБЕДА СУВОРОВА (О стихотворении С. Г. Стратановского «Суворов» и немного о суворовском тексте в русской поэзии) ПОЭТ ВСПОМИНАНИЯ (О Евгении Рейне и его стихотворении «В Павловском парке») Константин Вагинов, поэт на руинах АНАБАЗИС ФУТУРИСТА: ОТ АЛБАНСКОГО КРУЛЯ ДО ШЕСТИСТОПНОГО ЯМБА (Об Илье Зданевиче) Николай Олейников: загадки без разгадок БЕЗ ВЕСТИ ПРОПАВШИЙ: Артур Хоминский как учебная модель по истории русского литературного модернизма Ответ на опрос ж. "Воздух" (1, 2014) на тему о поэтической теме Еремин, или Неуклонность (о стихах Михаила Еремина) По ходу чтения (о книге В. Н. Топорова "Ритуал. Символ. Образ: Исследования в области мифопоэтического". М.: 1995 ИЗЛЕЧЕНИЕ ОТ ГЕНИАЛЬНОСТИ: Тихон Чурилин — лебедь и Лебядкин БУРАТИНО РУССКОЙ ПОЭЗИИ: Сергей Нельдихен в Стране Дураков ОБ ОЛЕГЕ ГРИГОРЬЕВЕ И ЕГО “КРАСНОЙ ТЕТРАДИ” О СОПРОТИВЛЕНИИ МАТЕРИАЛА (О "Киреевском" Марии Степановой) Ольга Мартынова, Олег Юрьев: ОКНО В ОКНО СО СМЕРТЬЮ (диалог о последних стихах Елены Шварц) ВОЗМОЖНОСТЬ ОСВОБОЖДЕНИЯ (о «Схолиях» Сергея Шестакова) ЮНЫЙ АЙЗЕНБЕРГ О МИХАИЛЕ ЕРЕМИНЕ БЕДНЫЙ ФОФАН (о двух новых томах Новой Библиотели поэта) О РЕЗЕРВНОЙ МИФОЛОГИИ "УЛИССА" ЗАПОЛНЕННОЕ ЗИЯНИЕ – 3, или СОЛДАТ НЕСОЗВАННОЙ АРМИИ ТИХИЙ РИТОР (о стихах Алексея Порвина) ОТВЕТЫ НА ОПРОС ЖУРНАЛА "ВОЗДУХ" (2, 2010) Человек из Буковины (посмертная Австрия Пауля Целана), к семидесятипятилетию и девяностолетию поэта Линор Горалик: Беседа с Олегом Юрьевым Пан или пропал Казус Красовицкого: победа себя «Нецикады» Даже Бенедикт Лившиц О лирической настоятельности советского авангарда ИЛЬЯ РИССЕНБЕРГ: На пути к новокнаанскому языку Свидетельство Новая русская хамофония Два Миронова и наоборот Мандельштам: Параллельно-перпендикулярное десятилетие Предисловие к кн. И. В. Булатовский, "Стихи на время", М., 2009 Действительно золотой век. О стихах Валерия Шубинского «Библиотека поэта» как машина времени... Об Аронзоне... Бедный юноша, ровесник... (Об Евгении Хорвате) О поэтах как рыбах (Об Игоре Буренине и Сергее Дмитровском) O понятии "великий поэт": ответ на анкету журнала «Воздух», 2, 2006 Свидетельство Рец. на кн.: Е. Шварц. Лоция ночи И Т. Д. (О "Полуострове" Игоря Булатовского) Призрак Сергея Вольфа Ум Выходящий Заполненное зияние Заелисейские поля или Андрей Николев по обе стороны Тулы Неюбилейные мысли Стихи с комментариями |
|
|
|
СВИДЕТЕЛЬСТВО (Рец. на кн.: Е. Шварц. Лоция ночи. Книга поэм. СПб., „Советский писатель", 1993. Опубл.: Русская мысль (Париж), № 4015, 3 - 9 февраля 1994 г. Расширенная редакция с примечаниями 2005 г.) Бывают книги — „элементы литературного процесса", „отражения примет времени", „обозначения новых тенденций", „продолжения тенденций старых". На такие книги пишутся рецензии, в этих рецензиях рассматриваются соотношения между данным автором и другими авторами, по большей части его современниками, а также, если позволено так выразиться, „соотношения внутри самого автора" применительно к его, авторскому, развитию и изменению. Литературный процесс — это система имен, взятых отдельно и группами и подвергаемых постоянному взвешиванию и обмеру. Немного похоже на образцовый телятник, не правда ли? Синеватый свет, клинической чистоты кафель, гудят калориферы, лампочки моргают в приборах, добрые тети и мускулистые дяди в белых халатах несут растопыривших ноги и отворачивающих ушастую голову телят — на взвешивание и обмер. Потомство какого быка-производителя дает на сегодня больший прирост веса — Толстого или Достоевского? Кого будем дальше кормить из соски, а кого спишем на котлеты? Литература, в противоположность литературному процессу, это система текстов (и сама текст или, если хотите, книга, а если очень хотите по-аргентински, то библиотека), и когда в нее — изредка! — добавляется новый текст (или совокупность текстов), происходит не истерическое подрагивание весовой стрелки, но как бы отодвижение занавеси, открывающей еще одну часть пространства в окне. Расширение обзора. Книги-элементы литературы не требуют взвешивающих и замеряющих (чтобы не сказать „обмеривающих") рецензий — рецензий в обычном, процессуальном смысле слова. Такие книги сами себя извлекают из времени, иногда забирая это время с собой как среду обитания, и становятся объектами наблюдения или же просто поводом для краткого сообщения с кратчайшей попыткой суждения: „Занавесь отодвинулась, вид из окна расширился и углубился. Теперь мы видим в нем..." Действительно, что же мы видим теперь? Книга поэм Елены Шварц, изданная Санкт-Петербургским отделением издательства „Советский писатель", из таких редкостных книг. Она не нуждается в порядковых номерах (суммарно шестая, а в России третья по счету), во временных привязках (семь маленьких поэм сочинены в конце семидесятых и в начале восьмидесятых годов, а калейдоскопический стихотворный роман „Труды и дни Лавинии, монахини из Ордена Обрезания Сердца" — в восемьдесят четвертом), в биографических и библиографических подробностях (например, в вышеназванном наименовании издательства, которое, к слову сказать, прочей продукцией по разряду вялотекущей словесности похвально-честно соответствует предательскому своему наименованию) (*) . Собственно, сочинения, вошедшие в „Лоцию ночи", оказались в литературе, когда были написаны, а не когда сделались напечатаны — безразлично, на Западе или в России. Публикация, в том числе и эта, — всего лишь возможность для некоторого количества людей, профессионально озабоченных литературой, включая сюда профессиональных читателей и выключая отсюда профессиональных литературных критиков, учесть факт вхождения и обрадоваться ему. Другими словами, возможность для остро желающих войти в комнату с пресловутым окном и подивиться изменению вида. И непременно обрадоваться. Пишущий может обрадоваться самой возможности в наши, общепризнанно не золотые и не серебрянные времена (**), осуществленного перехода из литературного процесса в литературу, в ее окончательный неоконченный текст, и приобщить к делу очередное вещественное доказательство неисчерпанности русской речи, молодости русской поэзии. Читающий... К читателю поэзия Елены Шварц, в отличие от большинства других образцов серьезной поэзии двадцатого века, беспримерно милосердна. Она его и развлекает, и поучает, и рассказывает ему на ночь страшные сказки, и — в конечном счете — утешает. Она с ним играет (но не заигрывает). Что и приводит к необыкновенной сюжетной насыщенности, к специфическому выбору мест и времен действия, персонажей и отношений, образующих сюжеты. Где этот монастырь — сказать пора: Где пермские леса сплетаются с Тюрингским лесом, Где молятся Франциску, Серафиму, Где служат вместе ламы, будды, бесы, Где ангел и медведь не ходят мимо, Где вороны всех кормят и пчела — Он был сегодня, будет и вчера. Ангелы, черти, звери, мифологические герои, исторические персонажи (на наших глазах превращающиеся в мифологических) — весь пестрый легкомысленный пантеон современного человека, легко усвояемый его принципиально эклектическим культурным сознанием. Но поэзия Елены Шварц не легкомысленна и не эклектична, потому что два главных персонажа всех без исключения ее стихов и поэм — это Поэт и Бог в их трагических, никогда не разрешаемых до конца противоречиях. Поэтому для общения с поэзией Шварц необходимо определенное мужество: мы видим здесь мир в состоянии особом — карнавальном (***) и страшном, пограничном между смертью и жизнью — в смертожизни, как однажды назвала она его сама, вслед за Сэмюэлом Кольриджем. Эта смертожизнь, эта особая зона существования бывает небезопасна для обыденного сознания, физически страшна, когда не одета карнавальным нарядом, но постоянное духовное усилие поэта превращает, как и должно, грубую материю в тонкую, ужас — в облегчение. Смерть — это веселая Прогулка налегке, С тросточкой в руке. Это купанье Младенца в молоке. Это тебя варят, Щекотно кипятят, В новое платье Одеть хотят. Одежду за одеждой, тело за телом, имя за именем, душу за душой безостановочно сменяет поэт в этой гигантской калейдоскопической примерочной — но не для того, чтобы скрыть голого короля, а наоборот, чтобы его снова и снова показать, чтобы о нем свидетельствовать, удостоверить себя (и дать удостовериться нам) в том, что он еще здесь, с нами, един, неразменен, живет, где хочет, — голый король, обнаженный дух человека, тот самый, что сказал о себе в четырех последних строчках „Лавинии": Текут века — я их забыла И поросла травой-осокой, Живой и вставшею могилой Лечу пред Богом одиноко. (*) Напоминаю, на дворе 1993 г. — О. Ю. (**)Это было написано в 1993 году, рецензент еще не совершил тогда свою эволюцию к утверждению доброкачественности нашего времени („в конечном счете", как сказано в другом месте), в том числе и потому, что оно способно порождать сочинения подобные рецензируемым. Наша литература по прежнему прекрасна, упорствует рецензент, а вот литературный процесс — захудалый коровник, где злобные тетки и пьяные дядьки в замурзанных ватниках тянут на дойку задыхающихся буренок и лупят их по дрожащим лопаткам пустыми ведрами. А то возьмут да и поцелуют спьяну прямо в морду. — О. Ю (***)Не совсем в бахтинском смысле. — О. Ю. |