Авторы Проекты Страница дежурного редактора Сетевые издания Литературные блоги Архив

Игорь Булатовский

Стихи

 Стихи (июнь 2014 — апрель 2015)

 ЛАСТОЧКИ НАКОНЕЦ. Поэма

 02.10.2011

 Изо дня — в день

 Вдоль ручья

 Читая темноту

 О деревьях, птицах и камнях

 02.05.2009

 Стихи на время (с августа
 по декабрь 2008)


 20.07.2008

 Стихи на время

 

 ТЧК

 Ква?

 Азбука червяков

 Тю-Тю

 МÝСА

 Стихи и поэма
"НОВЫЙ ГОД В ГЕТТО"


 30.12.2005

 Тартараёк

 24.07.2005

 09.04.2005

 14.11.2004

 02.10.2004

 25.05.2004

 01.02.2004

 10.11.2003

 14.07.2003

 16.09.2002

 Стихи

О Стихах

О "Двух стихотворениях" Олега Юрьева

ОБО ВСЕМ ОСТАЛЬНОМ

Некоторое
количество
разговоров


ПТИЧКА (к "Восьмистишиям птичиим" Наталии Горбаневской)

О повестях для детей А. И. Введенского

О БЕНЬЯМИНЕ

СОБСТВЕННАЯ ЖИЗНь.
О натюрмортах Давида Гобермана


О стихах Владимира Уфлянда

О детских стихах Мандельштама

ЖИЗНЬ ЕСТЬ ТОЛЬКО В АДУ (о фотографиях Роберта Каппы)

Об Эль Лисицком

Как назначил кто-то... (о Примо Леви)

Ремарка на полях статьи Михаила Айзенберга «После мастер-классов»

Возможность белизны

Цифры прощания

"Обожженная глина, прохлада, молоко, сливы, пепел" (о Хаиме Сутине)

О бутылке

Видение видения


 Игорь Булатовский

Нижеследующее высказывание — ремарка на полях статьи Михаила Айзенберга «После мастер-классов», внутренний комментарий к моему давнему и горячо любимому убеждению, афористично выраженному автором статьи: «Стихи — это непрерывное выяснение, что такое стихи».

И. Б.

 

Прежде чем сказаться в языке, стихотворение в своем предсуществовании настороженно «вглядывается» в невидимую чувствительную ткань, которую поэтическое внимание снова и снова набрасывает на область явления. Вглядывается и ждет момента сгущения, проявления ткани там, где что-то в постоянно сказывающемся явлении вдруг замечает ее на себе. Туда, в этот «момент» и устремляется первый вестник стихотворения, маленькая немая волна (еще не ритм, нет, но какие-то сигнальные зазубринки на фоне белого шума). Эта волна предоставляет свою частоту явлению и поэтическому вниманию, чтобы сказывающееся могло быть внято, могло сказаться и услышать себя. Она становится общим явлению и внимательной ткани, становится тем и другим, как волна от ветра, проходящая светлым следом по траве, становится и травой, и ее блеском, и ее отблеском в созерцании. И взаимно пресуществляет: себя, ветер, траву, блеск, взгляд и мысль о нем. Так стихотворение переносит момент явления на ткань поэтического внимания. Здесь немая, безвесная метафизика заканчивается. Начинается утверждение, утвержение сущего — сказывание момента явления. Сущее утверждается словами, их существенностью, весом в гравитационном поле речи. С этого момента стихотворение интересуют лишь слова, их соединения, разъединения, ритмическая и звуковая податливость, этимологическая плотность, семантические завихрения. Чтобы ветреный блеск прокатился мыслимой волной по траве взгляда. Где-то там, очень далеко, странное, болезненное, бормочущее существо, конечно, что-то хочет сказать о своем существовании. Но стихотворению это существо, с его содержанием, безразлично. Стихотворение занято лишь самим собой. И только оно само, предстоящее всему (всем) языку (языкам) — свое единственное содержание. Стихотворение в своем онтологическом плане говорит лишь о самом себе, о своем бытовании, способах вживания своих форм, своей структуры, своей механики в языковое пространство-время, о своем становлении в этом пространстве-времени. Для стихотворения это пространство всегда здесь, это время всегда настоящее. То есть стихотворение в основе — это способ выяснения, что оно такое здесь и сейчас, вернее, чем оно таким становится здесь и сейчас, как ему быть здесь и сейчас, что ему делать в его вечном «сегодня», как ему в это сегодня вжиться и выжить в нем. Поэтому стихи — это непрерывное выяснение того, что они такое сегодня (в этом их безусловная реальность). А заодно — для бормочущего — выяснение того, что такое это «сегодня» в них. Это их естественный способ существования, они только его и знают. Вообще они знают только это, а тот, кто знает об этом их только-и-знании, этой их безусловной реальности, которая стремится стать реальностью вообще, может захотеть от них этой реальности себе, устремиться к ней со своей стороны, сквозь свое болезненное «сегодня», протянуть к ним свой голос, вернее, голос, который должен становиться все более своим, реальным, безусловным, правдивым, совпадающим с самим собой за сгибом явления-образа, чтобы «с потрясающей независимостью водвориться на новом», своем гравитационном «поле действия», в продолжении бесконечного разговора о