Авторы Проекты Страница дежурного редактора Сетевые издания Литературные блоги Архив

Игорь Булатовский

Стихи

 Стихи (июнь 2014 — апрель 2015)

 ЛАСТОЧКИ НАКОНЕЦ. Поэма

 02.10.2011

 Изо дня — в день

 Вдоль ручья

 Читая темноту

 О деревьях, птицах и камнях

 02.05.2009

 Стихи на время (с августа
 по декабрь 2008)


 20.07.2008

 Стихи на время

 

 ТЧК

 Ква?

 Азбука червяков

 Тю-Тю

 МÝСА

 Стихи и поэма
"НОВЫЙ ГОД В ГЕТТО"


 30.12.2005

 Тартараёк

 24.07.2005

 09.04.2005

 14.11.2004

 02.10.2004

 25.05.2004

 01.02.2004

 10.11.2003

 14.07.2003

 16.09.2002

 Стихи

О Стихах

О "Двух стихотворениях" Олега Юрьева

ОБО ВСЕМ ОСТАЛЬНОМ

Некоторое
количество
разговоров


ПТИЧКА (к "Восьмистишиям птичиим" Наталии Горбаневской)

О повестях для детей А. И. Введенского

О БЕНЬЯМИНЕ

СОБСТВЕННАЯ ЖИЗНь.
О натюрмортах Давида Гобермана


О стихах Владимира Уфлянда

О детских стихах Мандельштама

ЖИЗНЬ ЕСТЬ ТОЛЬКО В АДУ (о фотографиях Роберта Каппы)

Об Эль Лисицком

Как назначил кто-то... (о Примо Леви)

Ремарка на полях статьи Михаила Айзенберга «После мастер-классов»

Возможность белизны

Цифры прощания

"Обожженная глина, прохлада, молоко, сливы, пепел" (о Хаиме Сутине)

О бутылке

Видение видения


 Игорь Булатовский

«Как назначил кто-то…»

Июнь 1944 года. Концлагерь Буна-Моновиц. Двое заключенных — итальянец Примо и эльзасец Жан — отправляются в столовую за супом для своей бригады, работающей на складе химикатов. День солнечный. Вдалеке видны вершины Бескидов. В руках у Примо и Жана палки для переноски супового бачка. До столовой примерно километр по прямой, но Жан знает, как, не вызывая подозрений, растянуть дорогу на целый час. Примо идет слишком быстро. Жан удерживает его. Говорят по-французски: Примо знает этот язык лучше немецкого. Для Жана французский и немецкий — родные. Итальянского Жан не знает, но хотел бы выучить: до войны он бывал в Лигурии, Италия ему понравилась. Zuppa, campo. Суп, лагерь. Хотел бы выучить? Так за чем дело стало? Прямо сейчас и начнем. Только что же выбрать в качестве учебника? Конечно — Данте! К чему мелочиться (ничего, Жан умный, он поймет)! Хрестоматийная двадцать шестая песнь «Ада». Восьмой круг, седьмой ров — лукавые советчики. Души в летучих огненных капсулах. Одиссей и Диомед в двурогом пламени. Рассказ Одиссея о его последнем походе — за Геркулесовы столпы. Примо начинает с Одиссея, читает, с трудом вспоминая и с трудом переводя на французский. Жан слушает очень внимательно, старается понять, даже подсказывает перевод некоторых слов и подбадривает Примо, когда память подводит того в очередной раз. Среди обрывков терцин мелькают Эней и «Пенелопа с радостным челом». И вот уже Одиссей со своей дружиной «отваживается в морской простор». Что дальше? Провал в памяти. Keine Ahnung, как говорят в Буне. Вспоминать нет времени. Но и времени как такового словно бы тоже нет. Сейчас они оба — Примо и Жан — во вневременной языковой капсуле, в пылающем звуковом пузыре, как те души внутри летающих огней, как Одиссей и Диомед. У времени будто появилась новая мера. Теперь оно измеряется не тяжестью, болью и расстоянием, а самой поступью одиссеевой речи, самим ее одиннадцатисложником. Теперь оно может наполнять каждую строку, каждое слово в зависимости от их эпической емкости. Так в двух строках рассказа Одиссея («Пять раз успел внизу луны блеснуть / И столько же погаснуть свет заемный») умещаются пять месяцев «дерзкого пути». Вот если бы пять месяцев, проведенных Примо здесь, у подножья карбидной башни, уместились в двух строках! Только все это вряд ли приходит в голову Примо, у него нет времени, то есть — вечности. У него всего час, и тот на исходе. Примо сбивается на пересказ. Хочет добраться до самого главного, прежде чем они с Жаном доберутся до супа. Что же это — главное? Конечно: «Considerate la vostra semenza... Подумайте о том, чьи вы сыны: / Вы созданы не для животной доли, / Но к доблести и к знанью рождены». Слушай внимательно, Жан! Примо наспех переводит. Жан все понял, но просит повторить терцину по-итальянски — уже ради самого Примо. А Примо оглушен, будто услышал глас Божий, будто ангел вострубил. Да, ангел вострубил, но глас Божий пока не раздался. Это высшая точка часа. Торжественнее, священнее, казалось бы, уже нельзя. Но сокровеннее и страшнее — можно. Потому что двадцать шестая песнь еще не допета. Сейчас покажется огромная гора «далекой грудой темной», налетит ветер, взметнется корма, нос канет вниз, и в гибельной скороговорке последней терцины тихо и недоуменно прозвучит: «Как назначил кто-то». Это и будет «глас Божий». Вернее такое желание услышать его, такое предельное оглушительное напряжение «слуха», которое само по себе — «звук», «глас». Экстатическая пустота, спешно заполняющая себя собой. Это не откровение, не Ответ, но это и не безответность, точнее это Безответность, открывающая возможность задать Вопрос и оставить его открытым. Это область священного, взысканная особо заостренным, направленным словом (молитвой или, в случае атеиста Примо, — речью Одиссея, «так живо уколовшей» его дружину). Но это еще не область Бога. Область священного утвердительно звyчна, потому что это область торжественно и бесконечно заполняемой пустоты. Область Бога вопросительно тиха и так плотно наполнена «волей», что под действием этой своей плотности сжата в бесконечно малую, как бы постоянно исчезающую точку. Область священного — область предельной ясности. Область Бога — область беспредельной неопределенности. Но в испуганном и растерянном человеке (Иове) эти области зеркально определяют природу друг друга: область священного — невоплотимая полнота, область Бога — неисчерпаемая пустота. К священному можно обратить бесконечное число приводящих в трепет окольных, символических вопросов (точнее — замаскированных под вопросы ответов). К Богу — только один страшный прямой Вопрос (он же — Ответ): «Почему?» Но этот вопрос должен стать возможным. Вера, неверие — не в этом дело. Дело в желании. Травматическом, галлюцинаторном желании услышать Ответ, которое само по себе уже Ответ. Но это желание должно быть взаимоодушевленным, взаимоличным. «Беспредельная неопределенность» должна быть хоть как-то ограничена. Должна приобрести, пусть на пороге гибели (а может быть, только на пороге гибели это и возможно), хоть какие-то субъективные (если не смертные, то хотя бы гибельные) черты. Должна стать хоть в какой-то степени определенной — определимой. На том конце провода, уходящего в «Эйн-соф», должен появиться хоть «кто-то», пусть и способный ответить на вопрос этим же вопросом. Так легче тонуть! Примо «словно по наитию» слышит возможность Вопроса в словах «как назначил кто-то». Он хочет объяснить «такой важный, гуманный смысл» этих слов Жану, но поздно: теперь самое важное и гуманное — пятьдесят литров супа из капусты и репы. В средневековье, успевает подумать «супонос», неопределенность, какая-то очень личная неопределенность этих слов должна была казаться анахронизмом. Но это — прибавим — двойственный, двуликий анахронизм: он обращен и к античной Судьбе, и к экзистенциальной заброшенности Новейшего времени. Определимость, уследимость, исследуемость этой личной, опредeленной неопределенности позволяет Примо Леви, химику по профессии, привыкшему задавать вопросы своей неисчерпаемой пустоте — материи, обратить к «кому-то» и свое «почему» — тихое, безответное: «Человек ли это?»
Игорь Булатовский

Библиография:

Леви П. Человек ли это? / Пер. с итал. Е.Дмитриевой; Предисл. М.Швыдкого. – М.: Текст, Журн. «Дружба народов», 2001. – 207 с. 3600 экз.

Леви П. Передышка / Пер. с итал. Е.Дмитриевой; Предисл. Е.Солоновича. – М.: Текст, 2002. – 192 с. – (Вост. Европа. Опыт тоталитаризма). 1000 экз.

Леви П. Периодическая система / Пер. с итал. Е.Дмитриевой, И.Шубиной. – М.: Текст, 2008. – 450 с. – (Проза евр. жизни). 5000 экз.

Леви П. Канувшие и спасенные / Пер. с итал. Е.Дмитриевой. – М.: Новое изд-во, 2010. – 196 с.