Авторы Проекты Страница дежурного редактора Сетевые издания Литературные блоги Архив

Игорь Булатовский

Стихи

 Стихи (июнь 2014 — апрель 2015)

 ЛАСТОЧКИ НАКОНЕЦ. Поэма

 02.10.2011

 Изо дня — в день

 Вдоль ручья

 Читая темноту

 О деревьях, птицах и камнях

 02.05.2009

 Стихи на время (с августа
 по декабрь 2008)


 20.07.2008

 Стихи на время

 

 ТЧК

 Ква?

 Азбука червяков

 Тю-Тю

 МÝСА

 Стихи и поэма
"НОВЫЙ ГОД В ГЕТТО"


 30.12.2005

 Тартараёк

 24.07.2005

 09.04.2005

 14.11.2004

 02.10.2004

 25.05.2004

 01.02.2004

 10.11.2003

 14.07.2003

 16.09.2002

 Стихи

О Стихах

О "Двух стихотворениях" Олега Юрьева

ОБО ВСЕМ ОСТАЛЬНОМ

Некоторое
количество
разговоров


ПТИЧКА (к "Восьмистишиям птичиим" Наталии Горбаневской)

О повестях для детей А. И. Введенского

О БЕНЬЯМИНЕ

СОБСТВЕННАЯ ЖИЗНь.
О натюрмортах Давида Гобермана


О стихах Владимира Уфлянда

О детских стихах Мандельштама

ЖИЗНЬ ЕСТЬ ТОЛЬКО В АДУ (о фотографиях Роберта Каппы)

Об Эль Лисицком

Как назначил кто-то... (о Примо Леви)

Ремарка на полях статьи Михаила Айзенберга «После мастер-классов»

Возможность белизны

Цифры прощания

"Обожженная глина, прохлада, молоко, сливы, пепел" (о Хаиме Сутине)

О бутылке

Видение видения


Игорь Булатовский


НА ДВОРЕ

Смотри в стекло, как пить — минутное,
незаживаемо немутное,
где всё — напротив, кол и двор,
и всё обведено по краешку
льдом и возведено пока еще
лбом в постепенный разговор,

оттаивай стекло, оттаивай
лбом и отчаивай, отчаивай
серебряную рыбку там —
во лбу, звенящую, глядящую
на свет, молчащую-кричащую
по восходящим степеням

родства со всем, что к ней склоняется
(родства со всем, что в ней склоняется) —
на окончание подсечь
и вытянуть на лед по краешку
за жабры красные, пока еще
подлёдная в них дышит речь

о том дворе, где хоть не слышится,
зато слышнее всё, что слышится
по краешку, на серебре,
о том дворе, где хоть не видится,
зато виднее всё, что видится
на том дворе, на том дворе.

 

ЩЕБЕТ

Все коленца и все колена
возвратятся когда-нибудь
из за-речья, назад, из плена —
в горло птичье и птичью грудь.

Все музыки и все языки
перепрыгнут со всех сторон,
без-заветны и безъязыки,
речь кружную — Самбатион.

Перепрыгнут и — в клюв, и — в горло,
в горло синее, сверху вниз,
и — в набитую ветром гордо
грудь широкую птицы Зиз.

И смешаются с ветром снова
возле птичьего сердца в крик —
два-три слова, лишь два-три слова,
речь ведущие напрямик.

Все коленца и все колена
из за-речья сдадутся в плен
горлу птичьему… в плен из плена…
шеветшевет… щебет колен…

 

ДА-SEIN

1.

На бережном песке ни слéда, ни следá,
ни птичьей рюмочки, ни козьего копытца,
казалось бы — «вот-вот», казалось бы — «da-da»,
да не из чего пить и нечего напиться…

2.

На бережном песке один-единый след
(и старый робинзон по-птичьи улыбнется),
по берегу пройдя, его оставил свет,
казалось бы — «нет-нет», а все-таки поется...

 

КОЛЕСНИЦА ДЖАКОМЕТТИ

Всё с рук тебе сойдет, что сходит с рук твоих,
преувеличенных ладоней,
текущих из тебя, текущих с них самих
неостывающей погоней,

фигурка страшная, держащая в руках
свои протянутые руки —
поводья ломкие, дрожащие за страх,
держащие на пальцах звуки,

несущая себе ненужные дары —
турусы — под свои колеса,
не-сущая-в-себе извозчица игры
по нотам по значкам вопроса!


НА 17 МАРТА

...с чем бы я прожил малейший несчитанный волос?
        Виктор Кривулин

С чем бы я прожил, малейший, несчитанный, — волос,
в марте всегдашнем упавший в черствеющий снег,
с чем бы я полз, полозок, пресмыкающий голос
ниже небывшей травы, тише невскрывшихся рек,
если б меня не сочли, не измерили раз и навек… 

 

АНДРЕЮ ПОЛЯКОВУ

Cлов сослагательные рыбы
в аквариуме смысловом
туда плывут, куда могли бы
приплыть когда-нибудь потом,
сюда плывут, куда приплыть бы
они когда-нибудь могли
для сребро-розовой женитьбы,
для свадьбы неба и земли,
и отражаясь вскользь друг в друге
то головою, то хвостом,
они бывают просто боги
как будут в голове потом.

 

ПОРТНЯЖКА

                    Валерию Дымшицу

Просвет широк, а голос узок,
и даже не схватить краев
на этот нитяной огрызок,
на эту прядь сучёных музык,
в ушкo идущих вместо слов;

держи его напротив света,
пусть эта ниточка летит
как незамеченная трата,
как нищенка большого ветра,
как вещь, никчемная на вид,

как весть случайная, ничейная —
чтоб только знать, куда смотреть
просвету этому отчаянно,
куда светиться возвещённо,
где стать, и быть, и умереть, —

в тебя, в тебе, портняжка, траченный
огромной молью звуковой,
бемолем жирным сплошь отмеченный
и бесконечно озадаченный
огрызком ниточки двойной…

 

 

ЛЕТЯЩИЕ КАМНИ

                    Олегу Юрьеву

                                        Die hellen Steinen gehn durch die Luft
                                                            Пауль Целан

                                        Bavaksene mit klejne fligl shvebt a minien shtejner
                                                            Авром Суцкевер

Уже летят — не остановятся
и узко-узко воздух жгут,
и — вдоль ожогов — его сукровица
в узкий свивается жгут,
как будто к&oсые свивальники
с их заполошенных пелён
разматываются и те, бессильные,
сброшены с двух сторон.

Без них летят, всему падению,
всей силе тожести должны —
не отдадут ни темнoты денно,
ни нощно — лyны Луны:
на них стоят, иною тяжестью,
иною кровью налиты,
передового отряда Множества
пламенные пяты.

Сюда летят, неуловимые…
О хоть бы в грудь один удар
их немоты, их молвы, помолвленной
с гулом, впитавшей жар
этого гула, страха, трепета,
терпенья, плача — чем больней,
тем глуше — тем сплоченней стретта та
молитвенных камней.

 

ЮЖНАЯ ПЕСЕНКА

вдоль дороги пыльные цветочки
взрывчики пылающей земли

(буквы доведенные до точки
на одну повзрослеть не смогли
этой буквы не было и нету
нету и не будет никогда)

на дороге к маленькому лету
не осталось уже ни следа

их слизала черная корова
древним киммерийским языком

(буквы доведенные до слова
дальше ходят вслепую гуськом
с них как с гуся катится водичка
не водичка так соленый пот)

по дороге серенькая птичка
между пыльных цветочков идет

 

ЧЕРТЕЖ

Весь белый свет, весь исчириканный,
весь белый — свет, весь исчириканный
до темноты, до темноты…
Как, высунув язык старательно,
там кто-то чиркает старательно —
себе вернуть свои черты!

Чирк-чирк, а всё не зажигается,
чирик-чирик — и зажигается,
и спичка падает из рук,
и птичка падает сгоревшая,
и птичка падает, согревшая
пустую почеркушку — звук,

пустую голову садовую,
пустую голову — садовую
пустую черепушку, в рвань
воронью ветерком одетую,
вороньим пугалом одетую
и нолитую нолью всклянь.

Четыре беленьких чумазеньких,
четыре беленьких, чумазеньких
от чирка, стороны листа
чрезвычайно чисто чертятся,
того гляди, они дочертятся
и дoчиста, и дочистa.

 

~
                                        Д.

Подвоздушной линией подвздошной,
заполошной, несплошной, оплошной
ли-ни-ею к линии лежать,
подвоздушной линии надбрюшной, —
сплотной тавтологии воздушной
с двух сторон листа принадлежать,

с двух сторон, под сердцем прогибая,
с двух сторон, над сердцем выгибая
лист — сусальный профиль темноты,
оглушенный до того, что вчуже,
светит он внутри, а не снаружи,
освещая смертные черты.

 

А ЕСЛИ ТОГДА НЕ БУДЕТ

ни мяса сухого ярости
                    на пообглоданной кости,
                    ни слова, что можно просто
через плечо произнести —
                    плечо слабых сил, расцветшее
брезгливым почерком дымка,
                    что стало от силы ветше,
сильней от ветхости (пока),
                    ни всходов ночного стрепета —
травы, родящейся сухой,
                    но брякнущей соком тропа
под нетoропкою рукой,
                    ведущей по шерстке времени
до голого его хвоста
                    и чтобы — назад, чтоб мера
была не полностью пуста,
                    ни бряка чего ни попадя
в нежнейшей погремушке рта,
                    ни пота любви с исподу
давно не чистого листа,
                    всего в затемненьях, стиснутых
собой до вспышек ледяных
                    на белых еще темнотах,
не слышавших имен своих?..



НА ВОЗДУХЕ

                                        Василию Бородину

1.

Отзываясь на слог любой,
подбегает взахлеб к ушам
язычок огня голубой —
по душам шептать, по душам;
за причину прими его,
слушай всякую чепуху,
не шепчи ему ничего,
на духу горя, на духу.

2.

Даже не дыши, пока старуха
до конца тропинки не дойдет,
чтобы ни пера себе, ни пуха
не забрал дыханья поворот,
чтобы свет успел дойти до слуха
быстрей, чем звук…

3.

В карман какой-нибудь нагрудный
Вдох припрячь на потом,
когда придется трудный
в горле проталкивать ком…
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
и слушай, как растет оттуда
не по карману частый стук:
труд труда, чудо чуда, —
держи карман шире — звука звук.

4.

...и трава становится светлее
на одну волну
ветра, что идет по ней, светлее
ветра на одну волну,
что идет по ней, 
светлее становится трава, и...

5.

В авоське кровеносной
синие звенят бутылочки,
когда сдаваться по венозной
идут они по жилочке —
обратно жить, по горлышко,
по горло обратно жить,
пока из этих пор
не выступит вся жуть,
и синяя, и алая…
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
По живописным местам
кровавый куст Везалия
идет к другим кустам.

6.

Двоящийся
на два ящичка
(чистый лист, грязный лист),
неизвестны запасы почерка
твоего, копиист,
но читаются на дыхании,
умножающем всё на двa,
слова твои серебряные,
золотые твои…

7.

Кто тихо, кто тише с ним говорит,
кто темно, кто темней,
кто за пятнышко света, 
кто за страх, кто за стыд,
кто за шорох на шкурке своей,
кто за шепот, и шелест, и глохнущий шум,
и шелест, и шепот, и шорох
конских глаз, конных глаз, выгибающих ум,
чтобы видеть в мигающих шорах.

8.

Загораются лампы зеленые,
зеленoе слоится стекло,
насекомых усы раскаленные
жарко светят и греют светло,
а вокруг по углам кубатурою
постоялого, в пятнах, стекла,
невозможной родной кьяроскурою
арзамасская тень залегла.

9.

Когда вблизи от наших глаз
очнулась феюшка сирени,
решили мы, что не для нас
все эти реющие тени,
вся эта память, и укор,
и укоренье, и морока,
и ускоренье, и укол
веретена в слепую руку,
и приближаться не могли
так дальнозорко близоруки,
и пряли зорко издали
ее сирен слепые звуки.

10.

По ушам проводит пальцами,
передразнивая кровь,
слух напяливает на пяльцы
расходящихся кругов
от головы, закинутой
вверх, в середину дня,
в мелкую рябь минут,
прямо на дно, до дна,
основу слуха нечастую
затягивает собой:
пусть она побудет частью
кровли его глубокой, крови его голубой.


ДЕРЕВЯННЫЕ СТИХИ

Не начать с простого,
не поднести огня
к верхнему этажу
деревянного слова,
ни проблеска даже,
ни даже тени
проблеска, ни на одну
тень горячего света
горючее это
не поднести к огню;

горело бы огнем,
отражало, казало
пламенные языки,
те, что не в нем и в нём,
и самый узкий —
немудрящее жало —
в ухо немому,
чтобы яд из ушей
шел обратно, шел в омут
помутневших вещей,

помутившихся взглядом
на буквальный огонь
(черным по белому),
только честнейшим ядом
промоешь их окна
от пыли — до были,
от были — до боли,
до острых угольев
и горящих углов
дремучих ульев
гремучих голов,

чтоб в головах гремело,
колотясь об углы,
обугляясь,
бросовой смерти тело,
костяшка сухой игры,
ударяя в грязь
всем лицом, всей тварью,
выигрывая всегда
хоть немного стыда,

пополам с гарью;

значит — горит,
пополам с грехом,
но не за страх, а за
речь, ведущую гóре,
горе, ведущее речь,
начавшие всё с азá,
сразу, течь-в-течь,
с áза, ребром,
что всё острей и ýже —
не за страх, а за ужас,

расширяющий кругозор,
подрезающий веки,
чтобы глаза влипли
в этот стыдень-позор,
в этот студень,
в этот потный поток,
в этот липкий поток,
в эти липки в пыли,
развесной трудодень —
пыль и прах на пятак,

напитай эту пыль,
эту горсть, эту грусть,
накорми эту жменю,
награди ее вдоволь
узким жестким афазным стишком,
деревянным стежком, —
рубцуется пусть
в темно-сизые тени
щучьих туч,
плывущих чуть

в темных окнах вещей,
в окнах темных вещей,
смотрящих изнутри
комнатки вéщей
и говорящих: смотри,
эти рыбы еще
плывут в тихом омуте
нашем, промытом
ядом до дна, до тла,
до дня, до лета,

до тела простого —
треугольного огня,
ядом до тла, до дна,
до лета, до дня,
нашего дня дровяного,
горящего синим огнем, —
поленницы воздуха,
сложенных слов,
деревянных стихов,
горящих на духу.


MYRTILLUS

Лопаткой миртовой копая,
кап-кап, то глину, то песок,
твоя вода, не зря слепая,
пойдет не впрямь — наискосок,

и выйдут — где? — у моря дика,
у моря пуста, у куста,
у миртика (кап-кап… черника…)
ее прозрачные уста.

 

ЧИСТОПИСАНИЕ

И не надеяться, но просто не плошать
в чистописании по прописям пятнистым
помарок, вмеркнувших в линялую тетрадь
двойных линеек и косых (писаньем чистым
косых ли вех воды, косых ли век огня),
все расхождения счастливо повторяя
меж двух обочинок развернутого дня,
на самом прописном, от края и до края.

Меж двух линеечек, скользящих под руками
перильцами шутливых шатких сходней
туда, где буквы будут всё несходней
с высокими сухими образцами,
где будет все большим кустом качаться
сиреневым, и синим, и лиловым,
где ничему по буквам не сказаться
на языке бессмысленном и новом.

 

БЕЗ НАЗВАНЬЯ

                                        Сухой листок без жизни и названья
                                                            Василий Комаровский

 

1.

Сухой остаток дня в руке —
жизнь, висящая на мотыльке,
висящем на воздухе сам собой,
в горсти его теплой, сухой, любой.

2.

Дыханья последнего пузыри...
Может, на нём — в них, внутри,
поднимутся к ночи гневного дня
те, кто дошел до дневнoго дна?

3.

Сорроу, сорроу — в сердце сор,
сладкая пылька пыльцы ли спор
бесспорной жизни вошедшего в цвет
этого сада на склоне лет.

4.

Шорох травы, рябь на лужице
как назвать еще,
чтобы скорей ужиться
с каждым узким «ужe»?

Рябь на лужице — «дрожью»,
шорох травы — «шепотом».

Шепотом, как шорох травы.
С дрожью, как рябь на лужице.

5.

Свет, стоящий в своем углу,
на углях, на своем,
втирая свою золу
в темя темени, в ум ее,
цепко мыслящее репьё —
о своем, о своем…

6.

Тяжесть, летящая следом,
Легкость, бредущая вслед,
ода становится бредом —
поприщем ваших побед.

Не отличить ни на колос
вязанных в жатвенный герб
Легкость, гнетущую голос,
Тяжесть, ведущую серп.

7. (Утрехтская псалтырь)

                                        Грегору Лашену

Кроватки псалмопевцев односпальные
под перовыми холмиками выспренними,
перинки жаркой при, почти летальные
(куда бы ни — и хвостик искр за ними).

И деревце на краешке сознания,
как на краю крутой иконной горки,
и неба зал, и в небе ожидания —
мандорла, открывающая створки.

8.

В утеснении сердечном —
синей жилочкой той
в камне сером, камне вечном,
до краев налитой,
выходящей наружу
в самых тесных местах,
как по милую душу
поднимается прах…

9.

Тени отсыревшая страница
лицом повернута вниз.

А света расплывшиеся лица
слепо щурятся вверх.

Что начиркано на странице —
расплылось в пятно.

А свет всё щурится, всё не вглядится,
всё ему темно.

10.

Свет ненаглядный, как много, как много
твоих восклицающих знаков
на этом — наглядном, с полдневного круга
сбегающих каплями звуков.

Тихие брызги твои центробежны;
с окраины многоголосиц
по краешку света протянуты влажно
побеги твоих околесиц.


СПИЧКИ

До дыр исчиркивай набросок —
он лишь темней, темней, темней
от этих розовых полосок,
от этих полоснувших розог,

от розок разовых огней.

И всё просторней тихий грохот
внутри коробки черепной
то удаляющийся на вдох от,
то приближающийся на выдох
еще с одной, с одной, с одной…

 

РАДИ СМЕХА

По краю скатерти суровой
расстеленного Вещества
(в белковых пятнах жизни новой
и старой) прячутся слова,
смешные, голые (похожи
на вислогубых дикарей),
и щерятся, и строят рожи,
и пялят крылышки ноздрей.

Они засели смеха ради
в онтологической канве,
в зоологической засаде —
высокой звуковой траве.

Из полых дудочек бамбука
они, фьють-фьють, пускают в нас
отравленные стрелки звука
и бьют не в бровь, а прямо в глаз.

И глаз блестит, и свет слезится,
и кровь очерчивает круг,
и падает в молчаньи птица,
и падает в молчанье птица,
стрелу приняв за чистый звук.

И поднимается…

 

ПРО ЭТИ СТИШКИ 

1.

Это всё — колышки, всё — подпорочки,
реечки, костыльки,
всё — разговорчики, оговорочки,
всё — отговорочки.

Поставь под ребрышки, под коленочки,
мышицы, локотки;
пускай на колышках словечки-ленточки
свяжутся в узелки.

Пускай подержатся, чуть подержишься
и подрастешь чуть-чуть
до этой меточки, воздушной вешечки —
ее — собой — согнуть.

2.

Это — заплаточки, разнотряпочки,
розные лоскутки,
цвeта квадратики там, где траточки
не слишком велики.

Поставь на горлышко, на затылочек,
поставь под ребрышки,
пускай погреются вдоль поджилочек
серые сквознячки.

Пускай погреются, чуть согреешься,
расцветишься чуть-чуть
до жизни пестренькой, что пестрей еще, —
под ней — легко — уснуть.

 

NIGHT FLIGHT

                    Борису Рогинскому

На маленьком крыле ни пуха, ни пера,
ни листика дождя, ни перелетной плюски,
один лишь уголек, сбежавший из костра,
пока другие все остались и потускли.

А этот, на лету глотающий свой свет —
холодный чистый спирт, мгновенную одежду,
горит-горит-горит и оставляет след —
следящую за ним последнюю надежду.

В нем лепестки видны, сжимающие вдруг
вокруг самих себя прозрачные объятья,
сжимающие весь, вдруг ставший кругом, круг
до полной пустоты сферического платья,

и распускающие свет сгоревший свой
на все четыре, снова ставшие одною,
одной слоистою дыхательной листвой,
тяжелой веткой вместе с птицей заводною…

Ни пуха, ни пера на маленьком крыле,
один лишь уголек всё гонит свет в аорту
уснувшей под листвой невидимой земле,
что, чмокая во сне, бормочет: «К черту, к черту».

 

РОМАНСЫ ИЗ ОКНА

1.

— Ветка воздуха золотая,
ну что ты всё машешь, машешь мне,
густо нaлитая, налитaя
в стаканчик света на стене?

— Оттого я машу, вдох милый,
что ты и меня не позабудь
и силу, и славу мою, и сливы,
и яблоки — прими на грудь.

2.

— День стоит сухой и мутный,
будто выколотили всю пыль
из листвы его минутной,
пересохших его жил...

— Жил не жил, и нe жил — вроде
тоже в общем-то и не жаль,
даже при сухой погоде,
даже если пылью стал…

3.

— Облака светлая голова
захвачена идеей света
и не раскалывается едва,
в шлем полыхающий одета…

— И темная голова в огне,
уже захваченная Троя,
бежит, не двигаясь, в окне,
в рядах невыдержанного строя…

4.

— Не знает места, не вернется,
всё смотрит и смотрит в темный лес:
кто там скачет, кто плачет, кто зовет, как зовется
каждое слово его словес?..

— Родная окраина, опушка,
чужие, страшные слова…
Хрустящих костей полна кормушка,
в середине — мертвая голова…

5.

— Уже цепляется к словам
колючей тонкой проволoчкой
четырехугольный воздух там,
где хочет быть обычной точкой…

— Не вытянувшейся чертой
на узкой досточке отбоя,
а точкой множественной той,
что ставят в небо голубое…

6.

— Не закрывают свет уже,
поворачиваются ребром,
буквы как листья, всё ýже, ýже,
белого цвета полон дом…

— Но поблескивает еще
шкуркой смысла в ответ
жаркому шарку Вещи
черный цвет, черный цвет…

7.

— Слова не глупее музыки,
просто музыка — слов умней,
два горлышка, оба узенькие,
сжимаются где-то в ней...

— Одно шуршит: «Пожалуйста...» —
и сглатывает слова,
другое: «Ну-ну, пожалуйся
на слова! Нa — слова!..»