Наряду с повествователем и автором есть, несомненно, и «читатель повествователя» и «читатель автора». При этом для повествователя, независимо от его отношения к читателю, возможен только «читатель повествователя», а «читатель автора» оказывается в любом случае несуществующим. В то время как для автора, если читатель существует, то это всё тот же «читатель повествователя». «Читатель автора» не поддается  абстрагированию, он единичен, следовательно он — как и автор — является субъектом творчества, следовательно также не(о)познаваем и так же не существует за пределами творческого акта.

Но возможен «условный читатель автора» как еще одна, игровая, категория. Тогда, впрочем, возникает и «условный автор».

Я тут недавно в качестве такового выступала (с немецким романом) перед студентами Литературного института в Лейпциге. Девушка-ведущая, тоже студентка, хорошо подготовилась и посмотрела в википедии (она сама потом, когда сидели в кафе, это рассказала), кто такой Бахтин и что такое хронотоп. Потому что Бахтин и хронотоп упоминаются в одном эпизоде, где русская студентка-германистка цитирует «Парсифаля» Вагнера («в пространстве время здесь») и тут же боится, что ее собеседнику, немецкому
студенту-слависту, это покажется страшно глупым и вульгарным. Но он (в виду некоторой эмоциональной приподнятости момента) не замечает (или делает вид, что) Faux Pas и полагает, что речь идет о Бахтине и хронотопе.

То есть моя ведущая решила, что от читателя ожидается знание того, что такое хронотоп. Мне кажется, что она не права, что этот эпизод вполне прочитывается и без этого знания (единственное, что было бы желательно – это узнавание двух корней этого слова, временного и пространственного).

Но от «читателя повествователя» как от категории, включенной в текст, это, вероятно ожидается. То есть студентка-ведущая, которая по раскладу являлась «условным читателем автора», из любезности по отношению ко мне попробовала взять на себя роль «читателя повествователя».