* * *

Клюет небо, как Орфей на знаменитой вазе (у кого в детстве было синее с рыжем Орфеем издание «Мифов древней Греции», меня поймут). Клюет сахарные звезды.

Кормили сахаром, как слона в зоопарке. И он принимал, как слон в зоопарке, только слон за то, что серый, носастый и ушастый, а Мандельштама «за хорошие стихи», как сказал другой поэт. Известен рассказ Василисы Шкловской-Корди, как Мандельштам собирался вернуть одной поэтессе все выкуренные у нее папиросы, узнав, что она не читала «Камня».

Вернуть взятые в долг несколько кубометров дыма.

* * *

Мандельштама нет, он растворился в языке. Лет сорок назад «культурная» поэзия начала его растворять. И растворила. Молодой поэт в 16-17-18 лет читал Мандельштама и … ему говорили коллеги: «Ну, это под Мандельштама»; остряки говорили: «Мандельштамп!» — и очень собой гордились, усатые; и сам молодой поэт так говорил — коллегам. То была коллективная работа по усвоению Мандельштама. Кое-кому удавалось, совершив эту важную работу, вырваться на свободу, оставив клочок своей жизни у речи в зубах. Поэтому, когда раскрываешь книги Мандельштма, вздрагиваешь — как будто видишь в музее подлинник давно известной в репродукциях картины или греческую вазу, с давно известным (перенесенным на плоскость книжной страницы) рисунком.

* * *

Сергей Аверинцев, оговариваясь, что недоказуемо, однажды описал Мандельштама в функции Пушкина сегодня: «… канонизация эта имеет (при всех разговорах о большой четверке) тенденцию к исключительности. О. М. – рядом с Пушкиным». (Чрезвычайно интересный вопрос, куда делся Блок? придется оставить в стороне, хотя это правда очень интересно, это увело бы нас совсем далеко.) Поскольку это недоказуемо, то и весь текст Аверинцева этого не доказывает. И не собирается. Это очень трогательный, совсем не филологический текст (это было в 1998 году). Само по себе утверждение таково, что невозможно не кивнуть: да, конечно. Но почему?!

В общем-то это игра – каждый из участников может ответить, почему? Кто найдет еще одно сходство? Аверинцев ответил: потому что у Мандельштама нет плохих стихов.

* * *

При мысли о Мандельштаме, не поверхностной мысли, проскальзывающей по сознанию, не при всплывании его строчек, что происходит более или менее всегда, а при подробной, пристальной, специальной мысли – сердце разрывается от любви и жалости. Это не только мое сердце. Этот всхлип очень часто слышишь в чужих текстах. Как Набоков говорил о Мандельштаме (это приводиtт Омри Ронен, пересказывает из набоковского интервью: «Когда я читаю стихи Мандельштама, сочиненные под проклятой властью этих зверей, я чувствую какой-то беспомощный стыд за то, что я так свободно живу, и думаю, и пишу, и говорю в свободной части мира. — Это единственное время, когда свобода горька»).

Кажется, в начале двадцатого века так думали о Пушкине – именно тут, возможно, эта точка соединения времен, которую почувствовал Аверинцев. Потому что это ведь не мысль, это чувство. Интересно, что те, кто любит Мандельштама, также не любят Надежду Хазину, как в начале двадцатого века те, кто любил Пушкина, не любил Наталью Гончарову.

Д. А. Пригов думал, что это Пушкин и Милицанер (посмотрите, как изображения накладываются одно на другое:

Пушкин:
Внимательно коль приглядеться сегодня
Увидишь, что Пушкин, который певец
Пожалуй скорее, что бог плодородья
И стад охранитель, и народа отец

Милицанер:
То в поле выйдет и цветка
Он ласково крылом коснется)

– а это был Мандельштам – бронзовый, облепленный голубиным пометом, клюющий небо.

И – про это Д. А. Пригов, в сущности, писал, когда писал про Пушкина (ну и про милицанера). В ментальных полях человечества образы поэтов борются за сгущение субстанции восхищения, накапливаемой оставленными здесь, на земле, как борются и души всех прочих людей, просто за внимание (помни меня!). И кто-то – силой этой субстанции – становится божеством.

***

У божества ведь много функций, как все мы помним еще со времен «Мифов древней Греции» (ужасным языком написанный шедевр, занимавший и поучавший поколения русских детей). За всех страстотерпцев: Поэт – за поэтов. Сладкоежка – за кондитеров. Трус европеянок нежных – за нелепых влюбленных. И т.д.