Авторы Проекты Страница дежурного редактора Сетевые издания Литературные блоги Архив

Алексей Порвин

Стихи


Стихи из «Поэмы определения» и цикла «Антистрофы»

Усечения

"Воронье гнездо во все голоса..." и др. стихотворения

Определение дерева"

9.03.2013

17.08.2012

05.02.2012

18.03.2011

12.09.2010

28.02.2010

18.07.2009

22.02.2009

О стихах

Память ответного движения: О поэзии Олега Юрьева

Бросить кость собаке ума (беседа Александра Маркова с Алексеем Порвиным)

О стихах Олега Юрьева

Алексей Порвин


***

Ударяя не в ступни, а мимо –
сгинет в родную пучину – крах:
волна остается необратимым
холодком в ногах.

По шершавой полоске прилива
чайками чиркает болтовня;
рассыпалось галечное огниво
на кусочки дня.

Набегающей пеной не склеить
рай, одаряющий искровым
желанием берег в душе лелеять,
(берег – поправuм).

А над морем нетихнущий говор
снова старается всё зажечь:
для дня не найдется огня такого –
на тепло обречь.

 

***

На пруду готовы для завтра
идеи, образы, времена –
парк, дает премного подобий,
успевая всё дотемна.

Слово, оставайся недвижным,
и пред закатом волнуйся впрок,
если уподобишься этой
небольшой душе – на денек.

Утка безразлична к закату,
и вечно тащит в своем нырке
капли с темной глади – поглубже,
возвращаясь вверх налегке.

Вечер прудовой изныряла,
соединяя волну и дно: 
думала во времени – телом
прочертить свое всё равно.

 

***

Прочь со степного перрона
ожидание уводя,
слушай, как чувство огромно,
предложенное шутя:

козы рогами пыряют
костяной межголовный стук,
с нижнего травного края
похожий на всё вокруг.

Частью побудешь такого
уязвляемого тепла,
не побежденного снова,
но выжженного дотла –

так причисляться приятно
к побиваемой красоте,
что не захочешь обратно,
в телесное не-везде.

 

***
                                   Л. Аронзону

Трогая кусты, понимай –
они освоят любой язык,
только веточного ума
хватит всё сказать напрямик.

Выразить твое захотят
в груди творящееся, узнав:
кроме «я» и «люблю» — навряд 
летом есть иная весна.

Горечью июльской земли
все знаки поданы облакам:
волчью ягоду обдели,
жесты раздавая кустам.

Вымолчит себе насовсем
чего-то у тишины лугов –
лишь бы в слово не лезла к тем,
кто освоил жестик любовь.

 

***

Окрестные хлопоты стихнут,
где горизонт есть праздник темноты:
но – всяких – туда зазывайте,
ветры, мне не давшие воды.

Вы знаете, как успокоить:
такие – где припрятаны слова?
Услышано мною немного –
ветви кленов, небо и трава.

Не лунный ли свет запирался
в мошкарном рое с низким потолком,
ни с кем говорить не желая,
откликаясь лишь – на водоем?

На тихое озеро это,
нашептанное в самый темный час,
когда для других уговоров
не осталось времени у вас.

 

***

Была клубком, сейчас – размотана,
в дереве сплющена – дыра,
или всего-то: короедом изъедена
еловая кора?

Припала ель к погоде ветреной,
словно не отнимать прося
ветви – и старую кору отслоённую
(смотреть в кору нельзя).

Вот ночь придет – и безбоязненно
взглянешь в узорную труху:
лучше не отличить тоскливые линии
от темноты вверху.

За пыльными опасно нитями
следовать взглядом дотемна:
лучше не вспомнить – с безнадежностью спутаны
былые времена.

 

***

Ничего не видно – и сразу
небо себя встряхнет,
и сорвется ласточка с ветра,
лоскутным шуршаньем до воды скользнет…

Отчего мостом разорвали
грубый осенний ров?
На пеленки – вот же – тряпицы,
прозрачнее рукотворных берегов.

Высоко, как прежде, смотрящим
чувствам не виден всем –
листопад, пока не рожденный,
притянутый кверху полу-бытием.

Очевидно жалости только –
холод листвой чреват;
лоскуты паденья готовы,
развешены у разорванного рва.

 

СОЛОВЬЮ

Соединяй рассветные виды,
а не хрящи больных дерев –
и анатомию защиты
выучит всякий, тебя узрев.

Ты ходишь ходуном, означая
неутомляемый замах –
он повторяется, вещая
о пробуждающихся умах:

ведь так мужают мысли: толкают
превосходящее – и ждут
в ответ – удара, и не знают
стерпят ли силу, перенесут…

Не помнишь, с кем затеяна драка,
не видишь, как удар красив,
под певчей кожей полумрака
вертким суставчиком проступив.

 

ЧЕРНАЯ СМОРОДИНА

Жук приникнет к незрелой
смородинке, она – дверной глазок:
мир пришел помутнелый
с прожилками наискосок?

Не по адресу, верно:
в июньском и проснувшемся саду
мир призывом задверным
останется – его не ждут.

Жук, пошаришь по листьям
гудением, но не спеши впустить
гостя временных истин,
пришедшего ночлег просить:

лишь в осенней погоде
изменится, а ставший темнотой
через двери – не входит:
он вдруг становится тобой.

 

***

Листва опавшая – мусор,
порывавшийся в лодочный бег,
но продырявлены днища
печалью навек.

А осень это – починит,
для нее неплавучесть – пустяк:
латая листьями листья
(ведь с чувствами – так?)

О ливень, ты ли лучина,
чьи волокна – осенняя голь,
двускатной крышей сарая
расколотый вдоль?

На две упругие части
рассеченный, готов по углам
светить работе природы,
латающей хлам.

 

***

Снегу, растущему на глазах,
при переходе через поле
не жмет ли мерзлая борозда
с подметкой черно-стеклянной?

Стебли болтаются на ветру
в шорохе вялости шнурочной:
и узелку – не бывать, ведь мал
ноге – размер чернозема…

Снег, перемеряешь всё, потом
вспомни скорей мои ладони,
когда наденешь тепло горсти –
пойми, оно  — безразмерно:

перерастая весь мир, ходи
в новенькой обуви ладонной,
такого даже предзимний свет
(несчастный!) больше не знает.

 

***

Продолговатые поля
поднося к дыханью плавному,
ты выбираешь, где земля
зазвучит укором – явному:

если неспешность – это плоть
перехода к смыслу скрытому,
пусть оставляют время хоть –
прозвучать всему забытому.

Ты помогаешь вспоминать;
а теперь, туман разборчивый,
музыку – в явное вминать
начинай, она – сговорчива.

Влажно зияющие пни
зажимаешь, словно флейтные
дырочки, исполняя дни
замедляющие, летние.

 

***

Глухо звучал (как из бочки)
луговой простор, повелев –
грустить о его несвободе
прослезившейся тле;

травы к усильям подначить,
заставляя на вертикаль
полечь… но простор не укажет,
распрямляться – доколь.

Чтобы опять не смолчали
на ветру – рассветные мы,
отнявшем внезапно погоду
у предутренней тьмы:

лопнуло лето, и обруч
зазвенел дождем поутру –
не зря стебельки разгибались,
распирая жару.

 

***

Яблони молодые
корнями дрожат на ветру,
зная – ямы вырыты,
и ждать – совсем чуть-чуть.

В свежую землю скажешь,
над ямой склонившись, и звук
не вернется разовый,
спешащий в глубину.

Саженцы и другие
предметы торопятся зря –
первой в землю вкопана,
зияет чернота:

слово привыкнет скоро,
ее пропуская вперед,
к жестам, вечно вежливым,
к стремленью уступать.

 

СИНИЦЕ

Согретое всё – пропой,
дятловый звук завлекая
не около-зимней тропой
из небесного края –

а лестничной суетой,
нынче из края того же:
она называет «растай» —
все движения ваши.

К спасительным именам
не причисляемый постук
межствольным окажется сном,
начинающим поступь

с весеннего не-тепла,
пренебрегая ступенькой:
ее – от угла до угла –
поотчетливей пинькай.

 

***

Темен залив, но можно ловить –
расскажет рыбак, помолчав чуть-чуть;
а я не знаю, как с душою быть,
отправляясь в недолгий путь –

где остается ночь красоты
и тряпочка лунного света где
в себя опять уткнет людские рты,
говорящие о звезде.

Так бы стоять, как тот рыболов –
макая кусок серебра во мрак,
из глубины волнующихся слов
извлекая какой-то знак – 

у рыболова выбор: со мной
беседовать – или молчать в луну,
таская между ветром и волной
неприкаянную блесну.

 

***

Среди вековых деревьев
оставаться лучше – навек,
слушая твердый стрекот,
упершийся в мятлик и вех.

Где голос лесной поляны,
затрудненный чем-то на миг –
насобирай каменьев,
лежащих с отчаяньем – встык.

Непрочных запинок в травной
трескотне – навалом: бери,
строй уязвимый домик
с каким-то собою внутри.

Рассказанное с листочков –
бесполезный материал,
крепкий – и всех спасает:
а в нем ты себя не признал.

 

***

Грузовик проехал; стёкла
задрожали в комнатном окне:
то – звучание суденышком
причалило к весне.

Если груз плывет полезный –
помогаем пришлым кораблям;
не предложим слов спасательных,
коль в трюме – всякий хлам.

Некого встречать сегодня –
и до света не добрался мир:
с тишиной (навек беспарусной)
не справился буксир.

Лишь груженое до верха
умалением ночного сна –
дребезжание протащено
по oтмели окна.

 

***

Для громкости малых крылатых тварей
много найдешь причин,
вечер июльский, но переспорил
всю погоду – не ты один.

На ветре повисшая паутина
втянута в явный спор:
струнки, прилипчивые к полету,
ты – пиликаньем перетер.

Сверчковое марево обвиняет
нижнюю высоту,
а паутинной парящей нитке
что – падение в правоту?

Болтаться на ветке иль в жарких травах
сгинуть, приняв навек
сторону – и позабыть о звуке,
липко длящем небесный бег.

 

***

Окололунными смесями
глаза перед сном накорми:
что бы ты делало, смейся мы
в качкий скрип кормы?

Скисло бы всё, что наварено?
Нас в море не пустишь от слез:
этим спасешь от аварий, но
главное – сбылось?

Кто изо рта не выпихивал
ни ложку твою, ни сухарь –
ныне – подводный и тихий вал,
утром ждущий хмарь.

Тот не потопит кораблики;
отчаянье, он обмакнет
душу твою – но не в реплики.
Не надейся, вот.

***

Химий кухонных звуки пoлны,
окна раскрыты, ужин готов,
науке легки препоны
даже сияющих домов.

Просьба будет одна – ко многим;
ныне — к моим любимым двоим:
означенная инаким
словом, сияющим сквозь дым.

Если содранный с позолоты
купол молчаньем в слове сверкнет,
порадуй ответом, кто ты,
вечер вскипающих высот;

если с купола испаренный
вечер осядет на тишине,
дыши, позолота, ровно –
нечего думать обо мне.

 

КАРЕЛИЯ

Флюгер есть плоская пропасть
точного знания о ветрах:
облако ходит по краю,
бросая крупицы прорех.

Многие души сорвались:
порская, слишком в лесу слышны;
рядом – воздушного змея
пустила толпа малышни.

В руки ребятам струится
тихая белая бечева,
загнанный змей под листвою,
кляни жестяные слова –

ветвью нежданно распорот,
раной вбираешь ребячий смех:
облако ходит по скрипу,
бросая прорехи наверх.