Текст конца 1993 или начала 1994 г., если судить по упоминанию Останкинского штурма в контекстуально «недавнем прошедшем» времени.

Никаких специальных привязок к сегодняшнему дню я не делал.

О КРИСТАЛЛИЗАЦИИ ГЛУПОСТИ

Наиболее отчетливо темную разницу между понятиями ПОДсознательного и БЕСсознательного, выразил философ Яков Друскин в «Беседах чинарей», записанных Леонидом Липавским: “О моем бессознательном затрудняюсь что-либо сказать, но мое подсознательное просто глупо”. Если таково подсознательное одного из замечательнейших философских писателей двадцатого века, то каково же, представьте, должно оно быть, например, у Эдуарда Лимонова.

То же самое примерно можно отнести и к переносу вышесказанных понятий с отдельной человеческой личности на большую человеческую массу — трудно что-либо определенное сказать о коллективном бессознательном, кроме разве того, что это удачная переформулировка (и вообще удачливым фрейдовским учеником Юнгом) таких всеговорящих, но от этого не менее темных явлений как мировая душа, мировая воля или материалистическое понимание истерии. Но коллективное подсознание, несомненно, глупо.

Может быть, не случайно, что именно с начала двадцатого века стали развиваться, практически одновременно, психоанализ и средства массовой информации — пожалуй, то, чем является кушетка психоаналитика для отдельно взятого за кошелек индивида, тем является совокупность масс-медиа для прогрессивного человечества, мировой воли и мировой души.

Первыми, как всегда, это поняли большевики. То преувеличенное значение, которое они придавали — и придают (но уже и в других своих, необязательно коммунистических ипостасях) — массовым искусствам, вроде кино, и массовым средствам коммуникации, не объяснить только лишь одними интересами пропаганды и агитации. Ну какое пропагандистское значение имеет в России, скажем, сегодняшнее телевидение, где невозможно отлепить одну новость от другой, не то что вычленить пропагандистский мессидж из зубоврачебной фонетики современного российского журнализма. Но уже кровавая серьезность останкинского штурма показала всю идиотскую страсть, которую большевик вкладывает в мечту о владении “вещанием”. Захватить “вещание”… Не отдать “вещание”… Скупить “вещание”… Отобрать “вещание”… И повторяю, дело не в пропаганде. Когда массовая информация перестает соответствовать потоку коллективного подсознания, она сразу же теряет всякую пропагандистскую ценность, как и случилось в семидесятых-восьмидесятых годах. Газета «Правда» постепенно потеряла свой экзистенциальный смысл не потому, что отдельный человек перестал ей верить, по ней думать, — кстати, не думаю, что перестал; — а потому что поменялось его подсознание. Вместо пятилеток и, по выражению Бориса Вахтина, «танков и фашистов в натуральную величину», в нем зашевелились разные другие штуки, сегодня артикулируемые как «Сникерсы», «соборность”, «белое братство» и «красная ртуть». Пляска вокруг газет и телевидения — воистину дикарская пляска, сеанс магии, заклинание идола. Язычнику кажется, что кто владеет идолом, тот владеет и его силой. Кто владеет телевидением, тот владеет и коллективной глупостью человечества, в нем сконцентрированной. А это страшная сила, действительно страшная. Поэтому ею хотят владеть все.

Демократия раздробляет эту силу, чтобы овладеть ею по частям, уводит ее в разные крупные, средние и мелкие каналы и арыки — потому всякий тоталитарный дикарь стремится объединить, унифицировать, согласовать масс-медиа — не потому, что послушав да почитав одно и то же, люди будут одно и то же думать, а как доказательство того, что люди и так, исходно — по натуре, по классовой ли, по национальной ли, по какой ли еще, — исходно думают одинаково. Что, собственно говоря, правда, особенно в хорошо отфильтрованном демократическом обществе, не нуждающемся, стало быть в этой видимой унификации. Хотя слово «думать» тут не совсем точно — речь не о мыслях, существующих в сознании, которое коллективным и не бывает, речь и не о вере, живущей в бессознательном, но об уверенностях, прописанных в коллективном подсознании. Неверно оценивать несуразицы, слышимые или читаемые в тех масс-медиа, которым присуща способность самогенерализации — в массовых газетах, по общенациональному телевидению — как потенциальную опасность для широкого потребителя. Опасность уже состоялась — солганное и сыдиотничанное совершает уже обратный путь: это не просто несуразицы или неправды — это уверенности. Чем шире аксиоматическая база массовой информации, чем больше «само собой разумеется” существует в обществе, включая сюда даже вполне благонамеренные вещи — свободы, равенства, братства — тем ближе, значит, новый дикарь с тоталитарным тотемом.

Собственно, борьба за «свободу—условно говоря—печати» — тоже что-то вроде пляски, но не у костра, а в отдалении, в лесочке, что-то вроде антимагии — хотя бы ненадолго заколдовать глупость, чтобы она приостановила вечный процесс своей кристаллизации. Печально только, что борцы за эту свободу понимают под ней очень часто — а на самом деле всегда — всего лишь право самим определять, какова будет форма кристалла.